НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 33

Но было бы несправедливо ограничивать сатиру Булгакова только нашими, отечественными рамками. А СПИД, по одной из версий вырвавшийся из стен бактериологических лабораторий? Чем, собственно, отличается история появления и распространения этой страшной болезни от мрачной фантастической антиутопии? И мы еще не знаем, какие подарочки может преподнести людям так называемая генная инженерия, тоже вроде бы призванная облагодетельствовать человечество. Уже давно люди убедились, что любое открытие, любое достижение научно-технического прогресса может быть использовано против них самих. Это одна из центральных идей мировой фантастики, можно даже сказать, что во многом она и возникла как литература тревоги. Запах опасности фантасты почуяли намного раньше, чем всем остальным стали очевидны размеры бедствия, обрушившегося на человечество в XX веке. Главная его причина в том, что научно-технический прогресс обогнал прогресс нравственный…

Повесть «Собачье сердце» была написана в том же 1925 году, но у нас не обнародовалась до 1987 года.

А вот зарубежные публикации были; их издатели и комментаторы не упустили возможности лишний раз уколоть нашу страну. Мы же самим отказом опубликовать «Собачье сердце» как бы подтверждали: да, это произведение антисоветское, враждебное. Однако у Булгакова не было вражды к стране, к революции, к социализму. Была вражда к его извращениям, но разве такая вражда не помогает строить новое общество последовательным революционерам? Иначе пришлось бы стать на точку зрения преследователя Булгакова заведующего театральной секцией Главреперткома в конце 20-х годов В.Блюма, который был убежден, что сатира при социализме принципиально недопустима, так как в любом случае порочит новый строй. Именно Блюма «приложил» драматург в образе чинодрала Саввы Лукича в пьесе «Багровый остров».

В «Собачьем сердце» писатель решает иную, нежели в «Роковых яйцах», сатирическую задачу. Революция родила миллионы героев и энтузиастов, но она всколыхнула и обывательское болото. «Советский» мещанин стал заметной опасностью для молодой республики. Он быстро освоил новую терминологию, понял и приспособил для собственных целей лозунги и требования дня, а при возможности положил в карман и партийный билет. На борьбу с обывательщиной были устремлены лучшие писательские силы — Маяковский, Зощенко, Ильф и Петров…

Появившийся в результате пересадки человеческого гипофиза в собачий мозг Полиграф Полиграфович Шариков, как он пожелал именоваться, сконцентрировал в себе все самое гнусное, самое пошлое, что только можно вообразить в облике мещанина, демагогически приладившегося к новой жизненной стилистике. Он настолько отвратителен, что даже бездомный, бродячий пес с его уличными манерами кажется куда симпатичнее того существа, в которое он превратился под ножом хирурга. У Шарика есть хотя бы зачатки представлений о чести, чувстве благодарности, например; у Шарикова, несмотря на человеческую внешность, ничего человеческого нет — он насквозь циничен и как-то по-особому мерзок, нет для него большей радости, чем напакостить, обмануть, написать донос даже на собственного создателя… От собачьей основы он взял не лучшие ее свойства, а лишь звериные инстинкты — например, непреодолимую страсть к изничтожению кошек. Под людской внешностью кроется самая настоящая собака в худшем, ругательном смысле этого слова. С таким страшно и в людном месте столкнуться, а вообразим себе положение несчастных, оказавшихся во власти шариковых…

Анализ в «Собачьем сердце» произведен не только художественный, но — если хотите — и классовый. Именно такие люмпены, деклассированные элементы, лишенные прочных, вековых корней, которым ничто в окружающей жизни не дорого, не свято, именно они с патологической злобой уничтожали себе подобных и взрывали дивные строения на московских набережных и в глухих деревушках.

Кто может сомневаться в том, что вслед за кошками, которых столь сладострастно и вполне официально душит Шариков, последует расправа и с другими разновидностями млекопитающих. Вот уже и гнусный донос на своего создателя и кормильца состряпан. Затем и револьвер в лапе, простите, в руке, появился…

Герои повести искупают свой грех: прохвоста им удалось вернуть в более для него естественное хвостатое состояние. Но как бы ни было удовлетворено наше чувство справедливости таким финалом, оснований для ликования нет: в масштабах страны шариковы и швондеры оказались сильнее талантливых Преображенских и решительных борменталей. Последствия их кровавого шабаша, в котором они вместе с миллионами невиновных стали кидать в адские печи и друг друга, мы ощущаем до сих пор.