НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 33

Замысел писателя не был бы завершен, если бы рядом с Шариковым не маячил его создатель и антипод — профессор Преображенский. Для усиления контраста автор всячески напирает на барственные, вальяжные черты в профессорском облике. И тем не менее симпатии автора на его стороне. Можно думать, что именно это обстоятельство возмутило бы тогдашних булгаковских критиков — как же это так, симпатизировать надутому индюку, вызывающе заявляющему, что не любит пролетариат. А любит ли пролетариат сам автор?!

Скажем, однако, два слова в защиту профессора. При всем своем сибаритстве Филипп Филиппович, между прочим, неутомимый труженик, врач, который безотказно лечит больных и очень хорошо лечит. Ведь он выдающийся хирург, а таким людям мы склонны прощать многое. Только лечи, дорогой!

Однако остался открытым вопрос: а для чего профессор проделал операцию над Шариком? Исключительно для удовлетворения научного тщеславия. Нравственные вопросы его не занимали. Его не интересовало, что может чувствовать ублюдочное существо, которое возникнет в результате операции. Конечно, столь сногсшибательных результатов он не ожидал. Однако всякие опыты над человеческим мозгом — крайне деликатная область, можно и нехотя ввергнуть подопытных в неслыханные страдания. Так что жестокое наказание, которому подверг своего создателя сей уникальный гибрид, отчасти заслужено ученым. И это при всем том, что операцию, проведенную на бедолаге Шарике, мог совершить только гениальный хирург, да и научные результаты ее чрезвычайно ценны. Однако они не могут быть получены любой ценой — еще и такая мысль сквозит в подтексте «Собачьего сердца». Конечно, эта мысль попутная, главным для автора были обличительные, а не научные проблемы, но опять-таки как ко всякой оригинальной фантастической ситуации, к этой тоже нетрудно подыскать параллели в жизни, иногда поразительно схожие.

Казалось бы, перед нами абсолютная выдумка — нельзя же в самом-то деле смешать собачье и человечье естество. Но вот в газетах мелькает сообщение о том, что некоторые ученые на Западе хотят слить яйцеклетки обезьяны и человека. И как в случае с героем рассказа, инициаторов этой затеи больше всего, видимо, привлекает сенсационность, а этические императивы вряд ли принимаются во внимание. Но что за существо может родиться от красавца-мужчины и симпатичной шимпанзихи? Можно ли с уверенностью утверждать, что оно будет лишено даже проблесков разума? А если все-таки они появятся, эти проблески? И не усилят ли они звериных, агрессивных наклонностей, как это и произошло с креатурой Преображенского?.. Поистине, возвращение науке незапятнанной нравственности становится одним из главных условий прогрессивного развития человечества, а может быть, и его существования вообще. Слишком могучие и вправду фантастические возможности оказываются в ее руках. Сейчас вопросами научной этики и ответственности ученых обеспокоена и сама наука, но литература формирует общественное мнение, а оно может оказаться поэффективнее любого конгресса.

Повести Булгакова по богатству мыслей, идей, ассоциаций, конечно, резко отличаются от обиходной научной фантастики, хотя в принципе те же вопросы морального и аморального в науке, те же раздумья о границах допустимого в эксперименте над человеком мы можем найти, скажем, в романах А.Беляева «Голова профессора Доуэля», «Человек-амфибия», но по литературной части они не в силах соревноваться с булгаковскими повестями. Ведь, кроме всего прочего, в отличие от беляевских абстракций, «Роковые яйца» и «Собачье сердце» запечатлели свое время, дали реалистическую и весьма выразительную картину жизни 20-х годов; они — зеркало своего времени, литературный памятник эпохи.

И тут мы вернемся к мысли: только такой, философски глубокой, ассоциативной, высокохудожественной фантастика и должна быть, какие бы проблемы в ней ни разрабатывались — научные, этические, политические… Почему же все время раздавались призывы ограничить ее художественную силу, зажать в узкие рамки изобретательства и рационализаторства? Кому это выгодно? Очень сложный вопрос, подходить к нему следует со многих сторон. Истоки его находятся все в тех же 20-х годах.

* * *