Ничья

Закрытый с четырёх сторон двор будто изолировался от остального мира. Здесь текла своя захватывающая детская жизнь. Она, как мне тогда представлялось, резко отличалась от той, что происходила за пределами двора, которая казалось чужой, неинтересной и даже малоприятной. В доме жила разношёрстная детвора со старшими братьями, сёстрами, родителями, бабушками и дедушками. В пятидесятых годах редкая семья имела возможность жить в отдельной квартире. Это считалось роскошью. Подавляющее большинство семей ютилось в коммуналках. Многодетные семьи могли занимать две комнаты в коммунальной квартире, но чаще даже они жили в одной. Наша семья, состоящая до рождения моей младшей сестры из пяти человек (родители, бабушка, старшая сестра и я), жила в двадцатичетырёхметровой комнате несколько лет. Положение изменилось, когда отцу за определённые заслуги по работе дополнительно выделили однокомнатную квартиру, которую пришлось обменять на соседнюю двадцатиметровую комнату. А до тех пор её занимала семья из четырёх человек: супруги с двумя дочерьми примерно нашего с сестрой возраста. Но мы, дети, в комнатах не любили находиться. Благо общий балкон со стороны двора был достаточно просторный. И всё же днём большую часть времени мы проводили во дворе. А где ж нам оставалось быть, когда в доме тесно, а во дворе так интересно? Сама атмосфера двора притягивала. А сколько детей! Ведь даже в цокольных этажах жили семьи. В те годы семьи с тремя детьми не считались многодетными и не являлись редкостью, наоборот, они преобладали. В нашем доме жила лишь одна семья, которую мы называли многодетной, потому что в этой семье было восемь детей. Самый младший среди них, помнится, уступал по возрасту своему племяннику.

Детей нельзя было удержать дома. До позднего вечера слышались голоса родителей, зовущих своих отпрысков:

– Ну, сколько можно?! Скоро десять!

А нам всё было мало. Под вечер атмосфера двора приобретала особый шарм – начинались игры с участием девочек. Днём мы с ними не водились. Они играли в свои классики, скакалки, камушки и прочие, как мы называли, девичьи игры, в которых мальчишки, как правило, не участвовали. У нас были свои интересы. Например, нам было очень любопытно, что произойдёт с бутылкой, если затолкать в неё кусочки карбида, залить водой и закрыть пробкой. Она взорвётся или только пробка выстрелит? Или игра в ножик на испытание, пройти которое не каждому было по зубам. Сама незамысловатая игра включала десять ступеней бросания ножа с нарастающей сложностью. А испытание заключалось в том, что проигравший должен был проползти в темноте без фонаря через узкий подземный ход к глухо закрытому помещению газоубежища, расположенному в подвале нашего дома, и чем-то металлическим сильно ударить по его тяжёлой железной двери. Можете представить, какой при этом раздавался жуткий звон под землёй, если снаружи был хорошо слышен отдающийся эхом страшный гул! Подземный ход представлял собой узкий бетонированный тоннель, служащий для газоубежища запасным выходом. Длина хода составляла примерно

15 метров. Он завершался во дворе небольшим бетонным домиком, похожим на конуру большой собаки, с гладкой покатой крышей. По тоннелю можно было двигаться только ползком, причём развернуться в столь тесном пространстве почти не представлялось возможным. Но мы ухитрялись это делать, туго свернувшись калачиком. Первый раз проползти в кромешной тьме до железной двери и суметь развернуться в тоннеле – значило пройти боевое крещение. Процедура служила у нас своего рода проверкой на вшивость.

Однако в ножик мы чаще играли на щелбаны. Проигравшему щелбаны наносились зверские. Ребята наловчились это делать с такой силой, что у того, кто подставлял голову, летели искры из глаз.