Ничья

Мы незаметно прошмыгнули за небольшой бетонный домик запасного выхода газоубежища и, сидя на корточках, стали наблюдать за ребятами. Они встали, огляделись и быстро подошли к пожарной лестнице. Озираясь по сторонам и убедившись, что их никто не видит, ребята начали поочерёдно, подпрыгивая, хвататься за лестницу, подтягиваться и, взобравшись на неё, подниматься вверх. Дойдя до третьего этажа, они остановились и стали тянуться к одному из окон. Сюда выходили окна ванных комнат, расположенные по обе стороны от пожарной лестницы. Окно, в которое смотрели мальчики, относилось к квартире, где жили две сестры, привлекательные девушки-студентки с небольшой разницей в возрасте. Вероятно, одна из сестёр в это время находилась в ванной и, скорее всего, мылась. Такой вывод напрашивался, судя по тому, с каким вожделением и с какой жадностью ребята уставились в окно. Бедняжка не догадывалась о присутствии наблюдателей, а нам снизу было хорошо их видно в свете, падающем из ванной комнаты. Скоро один из них расстегнул ширинку и стал дёргаться. Он, похоже, не просто созерцал, но ещё кое-чем интенсивно занимался. И вдруг тот, который стоял ниже на лестнице, резко произнёс:

– Ты меня облил, идиот!

Трудно сказать, услышала эту реплику девушка из ванной комнаты или неожиданно заметила за окном наблюдателей, но оттуда вдруг раздался её пронзительный крик. Созерцатели среагировали мгновенно. Они на удивление быстро спустились, спрыгнули с лестницы и, нырнув в темноту, скрылись. Когда ребята исчезли, мы с приятелем встали, намереваясь быстро уйти от греха подальше. Но вдруг из подъезда выскочил отец девушек с фонарем в руке.

– Где вы прячетесь, сучьи отродья?! – заорал он.

Мы в испуге снова затаились за домиком и замерли. Мужчина стал рыскать по тёмному двору, освещая перед собой фонарём, и всё повторял:

– Ах, вы подонки! Ах, вы сукины дети!

Когда он оказался в дальнем углу двора, приятель шепнул мне:

– Давай спрячемся за кусты. Он нас там не найдёт.

Не успел я сказать, что лучше сидеть и не дёргаться, как он переметнулся через кусты, растущие в полутора метрах от бетонного домика, и залёг. Блуждающий по двору мужчина, видимо, уловил произведённый шорох и направился в нашу сторону. Если бы я последовал за моим приятелем, непременно произвёл бы такой же шум и наверняка усугубил бы наше положение.

Когда мужчина стал приближаться к бетонному домику, я в испуге съёжился и, затаив дыхание, пытался определить, с какой стороны он подойдёт ко мне. Шаги приближались и стали раздаваться слева. Я ещё чуть помедлил, чтобы он вплотную приблизился к домику и, улучив момент, тихо, по-кошачьи завернул за его угол и замер. Сердце у меня сильно колотилось, а душа, что называется, ушла в пятки. Мужчина посветил фонарём то место, где я минуту назад находился, затем бросил луч на густо растущие кусты, за которыми лежал ниц мой приятель. Не обнаружив его за плотной листвой, он пошёл дальше по двору, освещая фонарём закоулки. Через некоторое время после безрезультатных поисков он, наконец, зашагал в сторону своего подъезда, повторяя ругательства в адрес неведомых созерцателей. Мы с приятелем ещё несколько минут оставались неподвижными, прислушиваясь в тишине к его шагам. И только убедившись, что мужчина поднимается по ступеням подъезда, мы вышли из укрытия, без единого слова тихо проскользнули вдоль тёмной стены двора к нашему подъезду и стремглав пустились по лестнице домой.

Самым странным в этой истории могло показаться наше поведение: мы с приятелем вели себя так, словно были в чём-то виноваты. Мы действительно испытали сильный страх. Но чего боялись? Конечно, отец девушек мог заподозрить нас в непристойном подглядывании, но, откровенно говоря, такое нам даже в голову не могло прийти. И дело не в том, что мы не смогли бы дотянуться до пожарной лестницы, даже подпрыгивая, разве что одному встать на плечи другого. А в том, что хотя в девять лет мы, естественно, проявляли интерес к противоположному полу и даже влюблялись, но это происходило по-детски наивно и чисто, если угодно, возвышенно. В этом возрасте нет ещё того жгучего сексуального интереса к женскому телу, которое могло толкнуть нас на подобный поступок. В конце концов, если бы отец девушек нас обнаружил и пришлось бы держать ответ, мы могли бы откровенно объяснить, в каком положении оказались и что видели. Но именно этого мы опасались – выступить в роли свидетелей. Выдавать своих ребят – дело последнее. У нас во дворе такое не прощалось. Поэтому пришлось бы врать, изворачиваться и выдумывать, мол, кого-то видели, неизвестно кого, который спрыгнул с пожарной лестницы и убежал. Толком его в темноте не разглядели, но можем точно сказать, что он не из нашего дома. Этому, конечно, никто бы не поверил, и начались бы жуткие, изматывающие душу допросы взрослых с обещаниями строго наказать за враньё. А поскольку мы даже под пыткой не рассказали бы правду, всю оставшуюся жизнь нас считали бы лгунами.