А в доме от взрослых тяжело. Екатерина Михайловна[281]
действительно больна. Она очень сдала. Лицо — отечное. А глаза неподвижные, упорные, словно глядящие в пустоту. Анна Николаевна очень тревожится за нее и бьется из последних сил. С ней встретился хорошо. Но чувствую, какая предстоит борьба из‐за Светика.Мне так грустно — потому что именно здесь, в этих стенах, среди этих вещей, рядом с детьми, с особой силой чувствую, что очаг мой угас и я касаюсь холодного пепла. Но почему же мне хорошо — потому что в душе разгорается любовь. Бродил по паркам. Утром со Светиком — под вечер — один.
Весна тут не отстала от московской. Но она настала так быстро, что парки не успели прибраться и на дорожках голубой дым от костров прошлогодних листьев. Снова ощущал Пушкина. Дома нашел стихи, о которых говорил Вам.
Отыскал Ваше единственное письмо ко мне. Там, между прочим, сказано: «…я увидала, что люди могут давать то, ради чего только и должно жить, — ласку и любовь».
Когда я думаю о 3/V, мне вдруг станет грустно (среди радости): может быть, лучше этого уж никогда не будет — как было светло, тихо, прозрачно. Но Вы-то этого оценить не можете — Вы не видали себя.
Всего светлого.
P. S. Ясное утро. В открытое окно — запах распустившейся зелени. Щебет моих детей.
Милая, дорогая София Александровна, ждал я письмо от Вас 12-го, а получил его 9-го. Но о Вас я думаю очень много. Когда, не отрываясь от живого чувства общения, — радостно и тихо, а в иные минуты мучительно. Письмо Ваше перечитал несколько раз, и оно мне дополнило Вас. Получил его по возвращении из города — принесла его Танюша.
В город поехал 6‐го к вечеру по тракту на автобусе. Это у нас новость. По этому пути ходил пешком Пушкин «воспоминаньями смущенный»[284]
. По ней до Пулкова ездили мы на вейках с цветными лентами на масленице — 1928‐го года и возвращались при звездах. Так волнующе звенели колокольчики, такой был сияющий снег, и так мне было хорошо со своими. Дети помнят этот путь. Вдоль тракта верстовые столбы — гранитные обелиски! За Пулковом — фонтан работы Воронихина, перед средней рогаткой — снова фонтан, у города — Чесменская часовня Фельтона. Какой чудесный въезд в классический Петербург!Город произвел бодрящее и вместе с тем успокаивающее впечатление. Легко дышится весной на его «першпективах» с его далями, просторами и крепкими, устойчивыми формами хорошо знакомых зданий. Я еще не мог побродить по его стогнам и каналам белой ночью, но с нетерпением жду этого. Белые ночи начнутся скоро. Был в тот же вечер на своих могилах. Украсил их скромной дерезой, которой любила убирать пасхальный стол Татьяна Николаевна.
Скоро приеду с детьми, и посадим цветы. У могил сперва было очень мучительно, но тишина все же пришла…
Был я только у Ивана Михайловича и Татьяны Борисовны.
Сегодня был в Публичной библиотеке и выяснил возможности работы по Герцену. Встретил там много знакомых, и очень сердечно, в том числе Ольгу Антоновну[285]
.Почти все время провожу в Детском. Теперь до вечера 13‐го не собираюсь в город. Дети очень недовольны, когда я уезжаю от них. С ними очень хорошо, их отношения друг к другу мне теперь больше нравятся, хотя не удовлетворяют еще. Моя новая тактика с Танюшей дает очень хорошие результаты. Она постоянно обращается ко мне то с тем, то с другим. Первая половина дня занята у Танюши — вторая у Светика. Гуляю с ним порознь. С Танюшей был за парками у речки — пели жаворонки, и напомнило Мураново. Взял Танюше билет на «Снегурочку». Это у меня с ней первый выезд. Их обоих собираюсь вести, когда кончатся у Светика экзамены. Завтра у него первый. Я с ним занимаюсь. Придется много поволноваться. 15‐го школой приглашен присутствовать на экзамене по истории. Свет мне сказал, что если бы ему пришлось выбирать себе папу, то он выбрал бы меня. Приехал я домой как раз вовремя. С тетей Аней отношения очень хорошие. Но меня ужасает ее непомерная ежедневная нагрузка. А из‐за увоза Светика, чует мое сердце, — будет бой.