Николай Негорев или благополучный россиянин.

-- По этому расписанию после двенадцатой страницы следовало падать под стол, и он всегда исполнял это с большой аккуратностью,-- вскользь заметил Андрей, обращаясь опять к Софье Васильевне с какими-то резонами относительно того, что ригоризм {Ригоризм -- строгое соблюдение каких либо принципов (от лат. rigos -- строгость).} в русском переводе значит самоуродование.

-- Однако уж десять минут двенадцатого,-- сказал я,-- Софье Васильевне пора бы сидеть за журналами.

-- Вот видите, какой мой ригоризм,-- мягко сказала Софья Васильевна.

Я встал и начал раскланиваться; то же сделал и Андрей, продолжая подшучивать над необходимостью со стороны Софьи Васильевны прекратить приятную беседу с нами и обратиться к русским журналам:

-- Мы его возьмем с собой,-- сказал Андрей, толкая Стульцева.-- Это -- дрянной журнал -- "Пустозвон" {"Пустозвон" -- журнал, выходивший в Петербурге в 1858 году.} (журнал с таким названием находился, несколько времени назад, в Петербурге),-- им не стоит заниматься.

-- Вы позволите нам когда-нибудь зайти к вам еще? -- спросил я.

-- Когда-нибудь в свободное время? -- добавил Анддрей.

-- Можете даже в переводы и штопанье чулок,-- с улыбкой, провожая нас, сказала Софья Васильевна.

Когда мы вышли, Стульцев скорчил очень серьезную рожу и, царапаясь ногтями в своей бороденке, что означало затруднительное состояние его интеллекта, сказал брату:

-- Я имею с женщиной связь уж другой год, и ты вдруг приходишь...

-- Чего приходишь? -- спросил Андрей, вероятно, недослышав начала стульцевской фразы.

-- Он находится с ней в связи,-- подсказал я.

-- Ах ты, свиное рыло!

-- Ну, ну -- что ж тут удивительного!-- самодовольно улыбаясь, подивился Стульцев.

-- И давно? -- спросил Андрей.

-- Скоро два года.

-- Хорошо. Я с тобой разделаюсь.

-- Вы, Стульцев, к нам пойдете?-- спросил я в полной уверенности, что брат не замедлит сегодня же исполнить свое обещание относительно разделки, если Стульцев не поопасается идти к нам.

Оказалось, что Стульцев, не подозревая явной опасности, не только пришел к нам, но спокойно отправился, по приглашению Андрея, в его комнату, и через три минуты, когда я, поговоривши о каких-то пустяках с Аннинькой, проходил к себе, Савелий с глубоким сокрушением известил меня: "Привели гостя; барич держит пистолет, а Сенька бреет".

-- Как бреет?

-- Тот на кровати лежит, а они ему бреют бороду.

Стульцев был очень высокого мнения о своей дрянной бороденке и очень дорожил ею. Вообразив его отчаянное положение между пистолетом и бритвой, я не мог не рассмеяться и прошел к себе, вовсе не думая помешать Андрею привести его пакость к вожделенному концу. Она, впрочем, была уже почти окончена, и Стульцев скоро появился в зале, поглаживая выбритые места и объясняя, что ему надоела борода, а потому он сбрил ее.

-- Зачем же вы оставили этот клок? -- спросила Лиза, не стараясь удерживаться от душившего ее смеха.

-- Так,-- небрежно отвечал Стульцев, поглаживая пребезобразнейший клок волос, оставленный под подбородком и придававший ему, в особенности в сумерки, такой вид, как будто у него что-то стекает с бороды.

-- Сбрили бы и этот козлиный клок,-- заметил я.

-- Если сбреет, он погубит и себя и меня,-- объявил Андрей.

-- Ну! зачем же сбривать! -- пробормотал Стульцев, толкая в бок Андрея, чтобы тот замолчал.

Натешившись вдоволь над Стульцеаым, Лиза и Анниньха начали собираться в школу, и Андрей неожиданно вспомнил, что мы с ним тоже члены просвещенного общества для распространения грамотности в беднейшем классе жителей города Р.

-- Сходим, пожалуйста, посмотрим, что они там делают,-- предложил мне Андрей.

Мы ни разу не бывали в пресловутой школе, и обозрение ее обещало быть любопытным. Стульцев, получив от Андрея второе предостережение не сбривать клока, очень кстати начал прощаться. Он вышел вместе с нами и скоро расстался, пробормотав, что идет в университетский музеум, куда его приглашали осмотреть какого-то недавно привезенного мастодонта -- родоначальника фамилии Стульцевых, как предположил Андрей.

Школа помещалась довольно далеко, почти около гимназии, в старом доме Буровых, который в древние времена считался загородным. В нижнем этаже помешалась кухня, где кормили приходящих ребятишек, а вверху происходило самое обучение. Когда мы взошли на крыльцо, там сидело и стояло до полдюжины мальчишек и девчонок разного возраста: были даже такие, которые очень нетвердо держались на двух ногах и имели большое стремление поползать на четвереньках.

Андрей, поднявшись на крыльцо, увидал большущий колокол, висевший на матице, и не утерпел, чтобы не попробовать, громко ли он звонит.

-- Ну, что ты? -- с неудовольствием сказала сестра, но уже мальчишки и девчонки, заслышав звонок, бросились к лестнице.

-- Все равно,-- обратилась к ним сестра,-- идите в классы.

-- Мы вот вас проберем сегодня! -- крикнул им вслед Андрей.

-- Перестань, пожалуйста, дурачиться или уйди отсюда,-- сердито сказала Лиза.