Несмотря на присущую ему склонность к экономии, Горчаков вынужден был выделить крупную сумму на перестройку и ремонт зданий – 117 тыс. руб. на посольский дом и 50 тыс. на дом в Буюкдере. Деньги выделялись определенными суммами в течение нескольких лет (примерно по 25–30 тыс. руб. в год). Игнатьев прикупил в Пере соседний с посольством участок, расширил здание и надстроил второй этаж. Капитально был отремонтирован и дом в Буюкдере, где был разбит красивый сад. Оба здания приняли достойный вид и выделялись среди других посольских особняков. Как писал в 80-х гг. очевидец, посольские особняки в Пере являлись настоящими дворцами. «Самый обширный принадлежал русскому посольству. Здание господствовало над Константинополем и видно было далеко с моря. Поставленный на нем русский двуглавый орел широко простирает крылья над городом»[258]
.Теперь Игнатьев получил возможность устраивать в миссии, а затем в посольстве большие приемы. Каждый четверг были вечера, нередко с танцами, а по праздникам и в дни императорских тезоименитств – большие балы и обеды, на которые собиралось до 150–200 чел. – весь дипломатический корпус, турецкая элита и верхушка христианских общин. Устраивались в посольстве и любительские спектакли. В одном из таких спектаклей в феврале 1872 г. участвовали А. М. Кумани, М. А. Хитрово, мадам Ону, жена германского поверенного в делах мадам Радовиц (русская по происхождению), английский поверенный в делах Г. Румбольд и его жена, секретари английского и австрийского посольств. Присутствовало 320–340 зрителей, в том числе все турецкие министры. «Весьма удачно, – писал Игнатьев родителям, – что в русском посольстве вывели на сцену иностранцев и даже английского поверенного в делах»[259]
. После спектакля состоялись танцы и ужин.В посольстве была даже специальная кухня для приемов и обедов, за приготовлением блюд Игнатьев следил лично. Не будучи светским человеком и завсегдатаем балов в Петербурге (Игнатьев вспоминал, что танцевал в последний раз, еще когда был поручиком), он придавал огромное значение именно светской жизни посольства, отлично сознавая, что это служит делу укрепления престижа русских дипломатов и России. Не располагая для приемов и балов казенными деньгами, Игнатьев тратил на них свои. 25 января 1866 г. он писал родителям: «В четверг был большой бал с танцами… Многие русские подданные, уходя с бала, выражали мне признательность за то, что я товар лицом показал и утер нос французам и туркам… Персидский посланник спросил, знают ли в Петербурге, что я в такое короткое время изменил совершенно положение русской миссии в Константинополе? “Вы настолько возвысили ее значение, что ряд побед над турками и присутствие войска не могли бы сего достигнуть”». «В положении русского посольства, – писал Игнатьев далее, – подобные похождения, блестящая обстановка необходимы для пользы дела. Я предоставлен сам себе и никакой поддержки из Петербурга не имею. Конечно, практичнее было бы откладывать деньги на имя жены и детей, но, будучи русским, не могу лицом в грязь ударить»[260]
.Но такие развлечения служили не только укреплению престижа. Часто во время вечеров и балов велись важные переговоры. Вот что писал Игнатьев родителям 21 декабря 1865 г.: «В последний четверг танцевали до 3-х часов утра. Я под шумок танцев собрал представителей гарантирующих держав (английского и французского послов, прусского, австрийского, итальянского) и устроил неожиданным для них образом конференцию. Мы допекли Мустье, а потом я обратился в молодого человека и танцевал котильон. Перед тем мы (то есть французский посол и я) ожесточенно спорили три часа сряду и разошлись приятелями, улыбаясь друг другу. Вечера наши тем удачны, что не только все миссии в полном составе, но вообще все нужные люди под рукою, можно переговорить, с кем хочешь. Русское посольство
Игнатьев сумел создать в посольстве атмосферу дружбы и доброжелательства. Работавший там некоторое время К. Н. Леонтьев, человек болезненно неуживчивый, возвратившись в Россию, писал своему коллеге К. А. Губастову: «Время, которое я провел в Константинополе, мне будет памятно с самой хорошей стороны»[262]
. В другом письме Леонтьев пишет: «Только в Царьграде я жил настоящим, только в Царьграде я чувствовал себя на своем месте… Кроме дружбы, кроме общества в моем вкусе (не хамского), кроме вообще обстановки, я, как кошка к дому привязывается, привязался к посольству. Люблю Франческо, Евангели, дворы и сады, фонари и шелест деревьев во дворе, люблю игнатьевские рауты и обеды»[263]. В следующем письме Леонтьева читаем: «Я люблю самую жизнь этого посольства, его интересы, мне родственны там все занятия… Я ежедневно терзаюсь мыслью, что не могу придумать средства переселиться туда навсегда. Лучше бедность на Босфоре, чем богатство здесь»[264].