Никто не избегнет блаженства

Усатый не удостоил меня ответом. Обойдя кухню и тщательно проверив все ниши, полицейский едва не сшиб юношу, поднимающегося с разносолами из подпола. Тим хотел было задать нам вопрос, но так и замер с раскрытым ртом. Удовлетворенно присвистнув, Колчин достал из кармана фонарик и присел на корточки перед распахнутым люком. Пошуровав снопом света по углам, он поднялся с самым, что ни на есть, разочарованным видом, сплюнул с досады, хлопнул дверью и вышел.

Наташа так и прыснула:

– Революция? Ты бы еще про войну ляпнула! Или про Армагеддон!

И, войдя во вкус готовки, потянулась к магнитоле.

– Т-с-с! – я перехватила ее руку. – Кажется, я слышу голоса Порфирия с Буривоем.

– Чай не маленькие, выкрутятся.

Тим нацедил себе квасу и уселся у окна, наблюдая, как черными клопами шныряют между деревьев юркие полицейские.

Мы вновь включили музыку. Но не успела доиграть первая композиция, как дверь опять открылась, и на кухню вошли развеселые Буривой с Порфирием. У обоих в глазах плясали чертики.

– Так ему и надо! – хохотал Угодник.

– Смешного мало! – возразил Буривой, напрасно, однако, пытаясь состроить серьезную мину. – Теперь мне из-за тебя придется фальсифицировать улики, вроде следов, ведущих в другую сторону. Ну, или что-нибудь экстраординарное попытаться отмочить, дабы в поисках этого усатого мордоворота сюда снова не приперлись копы! – едва произнеся это, он чуть не подавился очередной порцией смеха.

– Да в чем дело? – удивленно спросила Наташа, откладывая нож в сторону.

– Ищейки перерыли весь дом, – гогоча, отвечал Порфирий, – а потом самый жирный и главный из них, Колчин, велел опергруппе прочесать окрестности, после чего – дожидаться его в отделении. И когда легавые смылись, Колчин неожиданно вернулся – ну и давай, значит, открывать дверцы всех шкафов подряд…

– Только вот оказалось, что на дверце со входом в Страну Дирижаблей шифровой замок почему-то открыт, – вставил Буривой.

– Я не виноват! – завизжал Порфирий, отчего нам сразу стало ясно: именно он-то все это и подстроил. – Колчин сам сунул туда свой любопытный нос, за что и получил от меня реактивного пенделя, – захлебываясь от ржача, выговаривал Угодник, красочно изображая в конце, как он отправил жирного полицмейстера в параллельный мир к хорлокам и захлопнул за ним дверь. Больше Печерский говорить не мог – на его блестящих глазах от хохота выступили слезы.

Мы с Наташей тоже засмеялись. А Тим прыснул так, что у него носом пошел пузырящийся квас.

– И все-таки жалко мне этого Колчина, – рассудила я вслух, – подумать только: будет теперь питаться одними яйцами, найденными на песке, съедобными водорослями да мелкими морскими животными. Вдали от родных, которые его ждут и любят. Там ведь кругом дикий остров!

– Ерунда, – махнула рукой Наташа, – пусть жиртрест поголодает маленько – ему же на пользу пойдет. А вообще там кругом отмель – коли повезет, по камням доберется до материка. Местные хорлоки уж точно его не обидят, разве что работать заставят, а договориться с ними легко. Язык у них, в принципе, тот же, что и у нас, только с сильными искажениями в произношении. Ну а в случае, если Колчин перевоспитается и станет более человечным, то кто знает, может, мы его и вернем домой – правда, сперва только память ему подчистим…

Дождавшись, когда полицейский наряд покинул нашу усадьбу, мы осмотрелись: ну и насколько велик урон, нанесенный ищейками?

К великому облегчению, в доме после обыска остался порядок – в конце концов, ведь не иголку же искали, чтоб обшивки вспарывать да шкатулки вытряхивать. Так что наши волнения были напрасны. Зато полы на кухне, в коридорах и в комнатах оказались заляпаны грязными следами из-за мокрого снега. Я и Наташа дружно принялись их оттирать. В самом деле, не садиться же трапезничать в свинарнике.

Как и ожидалось, Себастьян Хартманн с Алексеем Фолерантовым немного припозднились к ужину. И когда прочие предпочли остаться за столом, дабы разделить компанию с летчиками, а заодно описать в живописных деталях подробности полицейского вторжения, мама встала из-за стола и знаком поманила меня за собой.

– Ну, рассказывай, дочка, что у вас с Хельгом? – спросила она, внимательно поглядев на меня, когда мы вошли в ее комнату и плотно затворили дверь.

– О чем ты? – сделала я невинное личико. – А, понимаю, тебя интересует секс? Но между нами ничего такого нет, – ответила я удивленно, – да и не предвидится.

– То есть как? – не поняла она. – Вы что, поссорились?

– Мама, Этьена у меня больше нет! А Хельг – совсем иное существо! Он бесхребетный, да и вообще – неопределенно ведет себя: не мычит и не телится. Он ни то ни се, ни рыба ни мясо, – досадливо сказала я, – такой мне неинтересен.

– Конкордия, дочка, поведение молодого человека вполне обоснованно: ты ведь прежде его так долго его игнорировала – совсем не оставила малому шансов! Дай ему время – оклемается. Бедняга очень гордый, но вместе с тем застенчивый, – настойчиво продолжала мать, усаживаясь на пуфик перед зеркалом и критически оглядывая свои безукоризненные плечи.