Ниндзя с Лубянки

Вспоминая этот разговор и дальнейшее обсуждение плана покушения в деталях, Марейкис подошел к дому. На углу напротив Главпочтамта навстречу к нему двинулись три фигуры. Арсений подавленно вздохнул. То, о чем он говорил японскому военному атташе, было истинной правдой. Москва никак не могла справиться с ночной преступностью и хулиганством. Столичные газеты непрерывно сообщали о мерах по борьбе с проституцией (вокруг «Сандунов» образовалось настоящее кольцо притонов – а ведь это центр Москвы!), с ночными грабежами, кражами и драками. Каждый день на ночных улицах гибли от поножовщины люди. Увы, это был объективный процесс. Деревни стремительно беднели по мере распространения пожара коллективизации. Молодые, здоровые парни от голода и разорения бежали в город в поисках лучшей доли, но тут их ждали безработица, отсутствие жилья и множество соблазнов легкой наживы.

Вот и эти трое – явно деревенские ребята. Здоровенные, но неумехи, определил на глаз Арсений и, не снижая скорости, привычно расслабил плечи и чуть подпружинил ноги в коленях. Один из троицы выступил вперед и, пахнув в лицо перегаром, спросил папироску. Не задерживаясь и не отвечая, Чен с ходу подсек переднего, а качнувшемуся навстречу второму резко кинулся навстречу, как борец сумо в атаке, нанося удар цукидаси, но не в грудь, а раскрытой ладонью в горло. Парень резко остановился и всем телом повалился вперед вместе с вытекающей изо рта кровью. Несмотря на то что противник был вдвое тяжелее, Арсений легко выпорхнул из-под оседающего тела и резко развернулся на третьего. Но было уже незачем. Тот столь же стремительно развернулся и помчался прочь в сторону пруда.

Добравшись до своего дома полностью изможденным, Марейкис открыл дверь и вошел в квартиру. Разулся в прихожей, влез в тапочки и, чувствуя, как груз прошедших суток наваливается на него, прошел в комнату. Устало скользнул взглядом по бесконечным книжным полкам с сотнями книг с разноцветными корешками в кожаных и картонных переплетах. Первые были по большей части на русском и английском языках, вторые – на японском. Подошел к телефону, висящему на стене. Проверил – гудок идет. Сел на край дивана и через секунду повалился набок, уснул.

Проснулся Арсений Тимофеевич через 6 часов. Принял холодный душ и отправился на кухню. Там он поставил чайник, заглянул под крышечку заварочного, сдвинул брови над красивым монголоидным, но вытянутым лицом, понюхал заварку. Нахмурился и решительным жестом вытряхнул содержимое в мусорное ведро. Достал из привинченного над столом белого шкафчика банку с иероглифами. Промыв чайник, насыпал в него из банки свежий чай. Подождав, пока слегка остынет кипяток, заварил и, снова чего-то как будто подождав, осторожно пригубил почти прозрачный зеленоватый напиток, налив его в маленькую чашечку с тонким рисунком на боку. Отставил чашку и быстрыми шагами хозяин квартиры подошел к телефону. Чуть помедлив, решительно взял трубку и набрал знакомый номер:

– Садахиро слушает.

– Это больница? – спросил Чен и, не дожидаясь ответа, добавил: – Что за безобразие! Десятый раз вам звоню – не могу дозвониться! У меня горло и кашель!

– Нет, вы ошибрись, – ответил взволнованный голос с японским акцентом.

– Простите.

Марейкис опустил трубку, посмотрел на часы. Садахиро – бестолковый, но исполнительный агент-связник Трильяж, принял сообщение и сейчас отправится в посольство. Пароль «больница» означал, что информация крайне срочная и ждать не может. «Десятый раз» был временем встречи, к которому надо было добавить два часа. Значит, в двенадцать дня, в полдень. «Заболевшее горло» указывало место встречи: сквер у Большого театра. Разговаривать там нельзя, человека, который приедет на встречу, будет жестко вести бригада наружного наблюдения, а вот передать ему записку, при известной ловкости, вполне может получиться. Как раз в это время там откроются кассы, и народу будет, как говорят японцы, «черная гора».

Чен вернулся на кухню и взял чашечку с чаем, поставил ее на рабочий стол. Достал небольшой блокнот в изящном кожаном переплете, вырвал из него страницу, чтобы на следующей не осталось копии записки, продавленной карандашом. Немного подумав, написал по-японски: «Прошу господина посла быть осторожным. Есть информация, что на него готовится покушение людьми, говорящими по-английски». Подумал еще, но ничего дописывать не стал. Аккуратно сложил записку в узкую полоску и пошел одеваться.