Нить Лекаря

Мне был крайне неприятен его визит. Этот человек всегда приносил с собой что-то всегда липкое, грязное, вызывавшее тревогу и чувство опасности. «Он страшен в своей безнаказанности», подумал я, глядя на полковника, удобно разместившегося на диванчике напротив моего письменного стола. В любом случае, не стоило совсем открыто показывать своё отношение к нему, и я попытался скрыть неприятные эмоции, вызванные появлением неожиданного гостя.

– И что за неотложное дело привело вас ко мне?

– Я пришёл немного пооткровенничать с вами, профессор, а заодно передать благодарность от своей жены за ваше очередное участие в наших семейных неурядицах. Вы стали для нас вроде доброго талисмана. Как нам плохо, мы зовём вас, и всё каким-то образом разрешается. Так что, к кому же мне идти, если снова неприятности заглянули в мой дом? Только к вам, любезный доктор. И перехожу сразу к сути вопроса. Вы говорили, что ей ни в коем случае нельзя волноваться, что ей нужны тишина и покой.

– Да, всё верно.

– Об этом я уже позаботился. Ничто в моём доме не нарушает спокойную обстановку. Однако, эта страна действует на неё удручающе, постоянно вызывает в ней чувства страха, неуверенности и развила в ней какую-то болезненную навязчивую идею нашей всеобщей погибели. Я предлагаю Грете улететь домой, но она наотрез отказывается это делать без меня. Я не могу всё бросить и вернуться с ней в Германию. Понимаете меня, доктор? Уговорите её покинуть Россию, забрать ребёнка и увезти его отсюда.

– Хорошо, я попробую, но результат не гарантирую.

– И на том спасибо! В любом случае, Грета вас очень ценит и уважает. И к вашим словам обязательно прислушается. Может быть, она решит, наконец, вернуться в Германию. Её присутствие здесь меня одинаково и радует, и тяготит. Но дома, на родине, ей будет лучше. В нашем родовом имении прекрасный старый парк, где я играл и гулял, ещё будучи маленьким мальчиком. Он уютный. Грете нравилось там бывать. Говорила, что деревья и шелест листьев умиротворяют её, навевают романтические мысли…

Сухое лицо полковника при воспоминании о прошлом изменилось, стало мягче. Ушли на миг внутренняя жестокость, пренебрежение, отчуждённость от всего живого. Но потом мимолётное забытьё спало. Он точно опомнился. И сразу весь его облик принял прежнюю форму превосходства и надменности.

– Пожалуй, я разоткровенничался! – и Отто фон Шварц фальшиво рассмеялся, – вообще-то меня, ко всему прочему, очень занимает ваша личность, доктор, ещё с первой нашей встречи.

И полковник пристально посмотрел на меня. Неожиданный поворот в нашей беседе. Шварца интересовала моя реакция на его слова. И то, что он увидел, а именно удивление, было моим искренним ответом.

– Скучный вы иногда человек, Фридрих! Предсказуемый! Ваше воспитание, ваши нравственные идеалы делают ваше поведение ясным и понятным, как, собственно, и вашу судьбу. Куда они могут вас завести? Только к одному – к печальному для вас концу. А почему? Да потому, уважаемый доктор, что вы постоянно боретесь с ветряными мельницами. Ваше благородство не позволяет вам мириться с несправедливостью, по вашему мнению. Но правила игры в этом мире устанавливаем мы. А ваши установки идут вразрез с нашими. На одной чаше весов – власть, причём любой ценой, через железный порядок и даже беспринципность с позиции общечеловеческой морали, а на другой – эти самые нормы морали с её, извините, мягкостью, которые легко можно переступить, а главное, совсем безнаказанно. И не забывайте, профессор, что на нашей стороне деньги в качестве щедрого вознаграждения за принятие и следование нашим правилам. А со стороны морали – нужда, бедность, лишения, или, в крайнем случае, безбедное существование. Добавьте к этому зависть и другие пороки, которые прекрасно работают в этой схеме, дополняя её и делая чрезвычайно эффективной в достижении поставленных целей. Даже, казалось бы, честность, честь и другие человеческие качества приобретают здесь гипертрофированное значение. Поэтому на весах мы бесспорно тяжелее. Мы давили и будем давить своей массой любое сопротивление. И будем навязывать свою волю тем, кого посчитаем заслуживающим подчинённого положения. Продолжать, доктор?

– Да, прошу вас, очень интересно…

Мерно тикали часы на стене. С улицы не доносилось ни единого звука, несмотря на открытую настежь форточку. Точно только здесь, в комнате, и была жизнь, а за её стенами она остановилась. Тут пульсировала мысль, чёрная, жуткая, противоречащая основам бытия, утверждающая страдание и смерть для одних ради мнимого счастья немногих избранных.

Я подумал о том, что подчас удивительную близорукость выказывали подобные люди, как полковник. Их вера в безнаказанность лежит на границе с безумием. Иначе нельзя объяснить массовость кровавых поступков, творимых собственными руками. Им даже в голову не приходит мысль о наказании, о справедливости, которые непременно настигнут их. Что совесть скажет своё последнее слово. И именно тогда, когда они не смогут больше прятаться от неё.