Нью-Йоркская школа и культура ее времени

Экспрессионизм непосредственно затронул и другую сферу искусства – театр. Возник целый ряд экспериментальных театральных групп, знакомых с советскими и немецкими новшествами. Убежденным экспрессионистом был, как уже говорилось, и Кислер, прибывший в Нью-Йорк в начале двадцатых. Местная интеллектуальная богема знала о русских теориях Таирова и Мейерхольда. Многие художники серьезно интересовались театром, в частности Марк Ротко, который сам играл на сцене.

Внимание к эмоциональной составляющей искусства было особенно значимо ввиду особой восприимчивости Америки к теориям Зигмунда Фрейда. Первая его книга, получившая широкую известность, – «Толкование сновидений» – вышла по-английски в Нью-Йорке в 1915 году. Хроникеры последующих пятнадцати лет неизменно отмечают необычайный успех фрейдистских взглядов в США. Задолго до того, как Фрейду удалось доказать убедительность своей концепции европейским коллегам, он обрел верных сторонников в Америке. Литературные энтузиасты связывали с фрейдизмом своих любимых писателей: так, поток сознания Джеймса Джойса был немедленно признан примером теории Фрейда, а менее крупным писателям-экспериментаторам прощались изъяны стиля, если им удавалось намекнуть, что в основе их грамматических отклонений лежит работа бессознательного. Сразу после Первой мировой войны о Фрейде в художественных кругах говорили не меньше, чем о кубизме, Эзре Паунде и «Улиссе» Джойса (который тогда публиковался частями в номерах журнала «Литл Ревью»). Мэтью Джозефсон описал воздействие фрейдизма на нравы Гринич-Виллидж, рассказав о друге, который по субботам ходил на танцы в Рэнд-Скул, социалистическую школу для взрослых, привлекавшую девушек из Виллиджа курсами социализма. «Я пригласил одну девушку потанцевать, – поведал он Джозефсону, – а после перевел разговор на учение Фрейда, предупредив ее о пагубных последствиях сексуального подавления и предложив истолковать ее сны»²⁷. Уже в сороковые годы толкование сновидений стало элементом обычного социального общения.

По мере приближения страшных тридцатых годов общее воодушевление заметно спадало. Депрессия начала ощущаться задолго до того, как ее назвали Великой; она затронула многих художников и писателей, которые в отчаянии наблюдали за тем, как Америка движется в сторону ценностей «бычьего рынка», не желая замечать угрозы укреплявшегося в Европе фашизма и самодовольно отвергая своих художников и мыслителей. Поэма Элиота «Полые люди» – важный документ эпохи, получивший признание в сообществе художников. Отчаяние, которое периодически охватывало молодых бунтарей и некоторых из них приводившее к самоубийству – буквально или фигурально, – было вызвано растущей деградацией общества. Барнетт Ньюман не раз вспоминал, как еще в колледже и потом, сразу после войны, его знакомые художники окончательно сдавались, не выдержав многочисленных битв, которые приходилось вести американским интеллектуалам. Дело не ограничивалось судами над Сакко и Ванцетти или парнями из Скотсборо; были и другие, внутренние конфликты, которые во времена Депрессии обострились до предела, пошатнув все ценности, как художественные, так и социальные.

Особенно ярко это проявилось на Западном побережье. Все художники, чья молодость прошла в Южной Калифорнии, в том числе Филип Гастон, Герман Черри, Ройбен Кадиш и Джексон Поллок, отмечают, что жили в изоляции и скудости. Амбициозные молодые живописцы страдали не только от того, что оказались в самом сердце массовой культуры, накрепко привязанной к приземленному материализму, но и от практически полного отсутствия меценатов и институтов, которых интересовало бы изобразительное искусство. Повсюду царило кино.

Филип Гастон. Заговорщики. Эта картина, созданная Гастоном около 1930 года и впоследствии уничтоженная, отражает его глубокую озабоченность политическими проблемами, разделявшуюся и другими художниками. Фигуры активистов Ку-Клукс-Клана в капюшонах возникнут в живописи Гастона вновь почти сорок лет спустя, когда он создаст серию критико-сатирических картин с изображением капюшона. Фото публикуется с разрешения Филипа Гастона.