Нью-Йоркская школа и культура ее времени

В результате бурных дискуссий тридцатых годов возникла трещина, через которую в Америку смогла проникнуть пыльца сюрреализма. Тогдашние условия – правительственная поддержка и ориентация на знания другого рода – не способствовали немедленному расцвету. Американские художники внезапно оказались в ситуации, которую не назовешь просто кризисом сознания. Ежедневная борьба за выживание, а затем построение нового социального знания, в котором они участвовали почти все как один, делали сюрреалистические фантазии весьма причудливыми и далекими. Когда в середине тридцатых годов сюрреалисты столкнулись со стремительным упадком Европы и распространением фашизма, они, горстка эксцентричных индивидов, все еще сражались против общества. Американские художники, напротив, только что сблизились с обществом и пытались изменить его изнутри. Неважно, насколько изолированным и подавленным чувствовал себя художник, видевший в государственном проекте посредственную стенную живопись, представляющую сцены из американской жизни, – все равно он испытывал некоторое облегчение уже от того, что подобный проект существовал. Казалось, глубокие общественные изменения не за горами, и в годы Нового курса американский оптимизм не угасал.

На волне активности федеральных художественных проектов художникам не хватало нравственных сил для решения вопросов, поднятых сюрреалистами. Одной из насущных американских тенденций было требование реализма и документальности, прямо противоположное сюрреализму. Документальность, появившаяся тогда в кино, литературе и даже в поэзии (чисто американская особенность), была связана с глубокой верой в преимущество целостного и ясного взгляда на вещи. Талантливые художники были менее склонны к признанию важности документа, но им было трудно аргументировать свою точку зрения, когда все вокруг ратовали за реализм. Дилеммы, вставшие перед художниками и писателями в ходе этой грандиозной переоценки ценностей, впоследствии приобрели неслыханную остроту. Они постоянно будоражили сознание, рождая нетерпимость по отношению к предшествующим художественным явлениям. И в ситуации нетерпимости элементам сюрреалистического мышления оказалось легче проникнуть в американское художественное сознание.

Глубину дилемм того времени можно ясно проследить по творческим судьбам многих деятелей искусства, и прежде всего писателей. Хорошим примером одаренного художника, который был одновременно сформирован и наказан своим временем, является поэт и критик Джеймс Эджи. Он родился в 1909 году на Юге (в штате Теннесси) и получил образование в духе англосаксонской аристократической традиции, еще преобладавшей в Эксетере и Гарварде. Вскоре после окончания Гарварда в 1932 году Эджи повезло, и он был зачислен в штат журнала «Форчун». В 1936 году, когда страсть к документалистике достигла наивысшей точки, и фотографии, запечатлевшие неимоверную нищету (среди их авторов был и художник Бен Шан), пользовались огромной популярностью, Джеймсу Эджи и фотографу Уокеру Эвансу было поручено сделать документальный репортаж о жизни фермеров-арендаторов в Алабаме. И он, и Эванс преисполнились намерений правдиво запечатлеть увиденное посредством строго документальных методов, но оба были художниками высшего калибра, и воздействие пережитого оказалось подавляющим. Материал был отвергнут журналом, и Эджи уволился, чтобы завершить работу и выпустить книгу. Она была напечатана в 1941 году под названием «Воздадим хвалу великим людям» и разошлась в количестве всего 600 экземпляров. Знаменательно, что в 1961 году книга была переиздана, получила прекрасные отзывы и к 1966 году выдержала несколько карманных изданий.

Кризис сознания, пережитый Эджи, был очень острым. По словам Уокера Эванса, двадцатисемилетний поэт «бежал от нью-йоркских редакций, от социально-интеллектуальных вечеров в Гринич-Виллидж, а главное, от целого мира возвышенной, благовоспитанной, пахнущей деньгами культуры, будь то авторитарной или либертарианской»⁵⁹. Однако бунт Эджи уходил корнями глубже. Это был творческий кризис, обусловленный совершенно особым моментом, в который он произошел, кризис настолько глубокий, что он вынудил Эджи поставить под вопрос традиции собственного искусства и мучительно искать новые средства для того, чтобы выразить свое чувство глубочайшего омерзения перед лицом невыразимого отчаяния. Он так и говорит в одном из отступлений своей книги: