Нью-Йоркская школа и культура ее времени

1. Для нас искусство – это приключение в неизведанном мире, исследовать который могут лишь те, кто готов на риск.

2. Этот мир воображения не тешится иллюзиями и яростно противостоит здравому смыслу.

3. Наша задача в качестве художников – заставить зрителя смотреть на мир нашим – а не его – способом.

4. Мы ищем простые выражения сложных мыслей. Мы – за крупную форму, ибо она говорит прямо и недвусмысленно. Мы хотим реабилитировать картинную плоскость. Мы – за плоские формы, ибо они рассеивают иллюзию и обнажают истину.

5. Среди живописцев широко распространено мнение: не важно, что ты пишешь, если живопись хороша. В этом основа академизма. Не может быть хорошей живописи ни о чем. Мы утверждаем, что сюжет принципиально важен, а сюжет ценен только тогда, когда он трагичен и вечен. Вот почему мы заявляем о своем духовном родстве с первобытным и древним искусством.

Коль скоро наша работа воплощает эти убеждения, она должна оскорблять тех, кто привык видеть в живописи украшение интерьера, кто любит картины для дома, картины на каминной полке, картины из американской жизни, социальные картины, чистое искусство, увенчанную лаврами халтуру, Национальную академию, Академию Уитни, Академию Среднего Запада, провинциализм, банальщину и тому подобные вещи.

Смешение разнородных модернистских веяний в письме дает верное представление о происходившем в Нью-Йорке. Художники теперь отвергали формальные принципы сюрреализма, в том числе идею неевклидовых пространств (в своих утверждениях о картинной плоскости они следовали урокам Хофмана и кубистской традиции), но принимали философские импликации нелинейного мышления и всего «вневременного». Презирая чистое искусство, они тем не менее ратовали за простое выражение сложной мысли. И, наконец, осмеивая занимательные фигуративные картины, настаивали в то же время, что хорошая картина должна иметь сюжет: эта точка зрения совпадала с их родной американской традицией, которая никогда не признавала чувственной самодостаточности произведения искусства и всегда требовала от него более глубокого смысла, способного оправдать существование художника в обществе.

По воспоминаниям Готтлиба, письмо было написано начерно вместе с Барнеттом Ньюманом, который, по его словам, надиктовал первые несколько абзацев. Их дерзкий энергичный тон, несомненно, подтверждает правоту Готтлиба: именно в это время Ньюман начал активно писать о новых тенденциях в живописи Готтлиба и Ротко. Отсылки к древнему искусству и классическим мифам отражают его тогдашние интересы. Через несколько месяцев, 13 октября 1943 года, Готтлиб и Ротко вновь изложили свои принципы для широкой публики в радиовыступлении. Они подтвердили свой интерес к древности и вновь подняли юнгианскую тему коллективного символа. По выступлению Ротко можно также предположить, что он пребывал под влиянием «Рождения трагедии» Ницше: в частности, он ссылался на древних греков, которые «использовали в качестве моделей сокровенные образы своих богов». Реальной моделью для художника, добавлял он, является «идеал, заключающий в себе все человеческие драмы». И далее:

Названия наших картин отсылают к известным античным мифам, потому что мы вновь обращаемся к ним как к вечным символам. <…> Это символы первобытных страхов и побуждений человека, где и когда бы он ни жил, – символы, меняющиеся лишь в деталях, но не по существу.