Нью-Йоркская школа и культура ее времени

Новые дискуссии возникли даже вокруг Т.С. Элиота, чья «Бесплодная земля» оказала огромное влияние и на английскую, и американскую литературу, но чьи англо-католическое вероисповедание и роялизм подтолкнули многих к неприятию его «Пепельной среды». Аллегорическое содержание его стихов получило теперь новые трактовки: в омраченном войной десятилетии темные фигуры речи прочитывались с бо́льшим акцентом на их настроение, чем на содержание. Новые интерпретаторы Элиота уже не осуждали его за традиционализм, находя беспримерное богатство его воображения во всех отношениях оправданным. В то время как Новая критика призывала очистить критику поэзии от биографии, метафизики, мистицизма, импрессионизма и магии, сама поэзия чем дальше, тем резче отвергала критический рационализм.

Интуитивная, темная сторона воображения захватывала многих, в том числе У.Х. Одена, который в конце 1939 года поселился в Нью-Йорке, привлеченный, как сам он признавался в интервью, «открытостью Америки и отсутствием в ней традиции»⁸⁰. В Нью-Йорке, говорил Оден, ты должен жить так же, как должен жить любой другой. «Здесь нет прошлого. Нет традиции. Нет корней». Порвав с литературным обществом и со своей собственной традицией, включавшей и краткий период марксизма, который пришелся на тридцатые годы, Оден обратил мысли к далекой легенде, к великому провидцу Уильяму Блейку. Он ясно почувствовал необходимость возврата к Блейку, который стал очень важной тенденцией сороковых годов. Его блейковское видение дьяволизма в современной ситуации выразилось в самом названии поэмы «Век тревоги», отчетливо отсылающем к Кьеркегору. Оден одним из первых среди англосаксонских поэтов взял экзистенциалистскую ноту, зазвучавшую в его длинных пессимистических поэмах, написанных в Америке в начале войны.

Стэнли Кьюниц, крупный американский поэт, в период общего сближения литературы и искусства подружился со многими художниками, в том числе с Ротко, Клайном, Творковым.

Все громче звучали в это время и голоса поэтов-метафизиков, обратившихся к розыску глубинных источников, питающих сознание и тем самым отошедших от английского классицизма к мифу и волшебству Йейтса. Блейк, Донн, Кольридж, французские символисты, Эдгар По и особенно Йейтс стали ориентирами для таких поэтов, как Теодор Рётке, Стэнли Кьюниц и многие другие. Кьюниц утверждал, что «поэзия не связана с передачей определенного сообщения; ее корни в магии, колдовстве, чарах», и в доказательство цитировал Блейка, Мильтона, Хопкинса, Бодлера, Рембо и Йейтса. Следует отметить, что и он, и Рётке ценили идеи Юнга. Впоследствии Кьюниц сблизился с несколькими нью-йоркскими художниками, прошедшими тот же духовный путь.

Еще более красноречива позиция Аллена Тейта, который, подобно Элиоту и Одену, обратился в поисках утешения к теологии и с начала сороковых декларировал высшую ценность воображения, а также важность причастия – приобщения в противоположность сообщению. Многие в эти первые годы войны увидели единственную достойную поэта и живописца функцию в причащении великому и трагическому прошлому, извечной человеческой драме, персонификациям материи и времени. Причем у живописцев для этого, казалось, было больше свободного пространства. Мир американской литературы в целом отвернулся от экспериментов, если не считать нескольких человек, отстаивавших ценность волшебства и тайны. Среди последних был Гранвилл Хикс, который, подводя итоги тридцатых годов, проведенных им на посту редактора журнала «Новые Массы», предположил, что для следующего десятилетия будет характерен интерес к эстетизму и мистицизму⁸¹. В статье, написанной в 1940 году, он предсказывал, что умами интеллектуалов завладеет «некая аристократическая, авторитарная доктрина». Далее в его тексте следовала цитата из статьи Луизы Боган, в которой та призывала к «чистому письму… к сугубо формальным и призванным доставлять наслаждение проявлениям языка». Этот призыв был услышан многими, и предсказание Хикса оказалось точным. Однако литераторы Нью-Йорка, за редким исключением, не испытывали влияния континентальной Европы, будучи связаны лишь со своей матерью Англией. Иным было положение в мире искусства.

Что роднило художников и писателей, так это нарастающее чувство изоляции под влиянием войны. Некоторым из них виделась впереди светлая эпоха, возвещавшая наступление века Америки. Джон Пил Бишоп, видный поэт и тонкий знаток европейской культуры, в свое время возглавлявший редакцию «Вэнити Фэйр», в 1941 году высказал в лекции, прочтенной им в Кеньонском колледже, предположение, что США станут новым центром культуры. Пылкая надежда Бишопа заключалась в том, что иммигранты обогатят Америку, а она обогатит их и в итоге приумножит свою приверженность культуре. В этом не содержалось шовинизма: Бишоп констатировал, что «присутствие среди нас европейских ученых, художников, композиторов – это факт», который может оказаться для Америки столь же значительным, как переезд в Италию византийских ученых после разграбления их столицы турками: