Остатки снега быстро истаивали. Грязь чавкала почище вчерашнего. В небе сквозь пряди волос и рванину облаков то и дело проглядывало солнце. Тем не менее Миша мёрз сильнее, чем в недавние мороз и метель. Желая согреться, он прибавил ходу, но поскользнулся на гладком шаре, утопленном до половины в землю. Пытаясь сохранить равновесие, шагнул на середину мостовой — и его с силой толкнул мускулистой грудью конь, похожий на дракона: с перепончатым гребнем, горящими углями глаз, мохнатыми львиными лапами. Клёст птичкой отлетел к тротуару, больно ударившись плечом о мраморное надгробье…
…или всё-таки о поребрик?
— С вами всё в порядке? Не ушиблись?
Над ним воздвигся добродушный фавн в добротном пальто-«честерфилде». Из головы фавна росли витые бараньи рога; губы были выворочены, как у мавра.
— Вам помочь?
Фавн протянул Мише волосатую лапищу.
— Спасибо, сударь, я в порядке.
Клёст всё же уцепился за протянутую лапу, и силач-фавн с легкостью вздёрнул его на ноги.
— Благодарю вас, добрый сатир! Дальнейшая помощь мне не нужна, справлюсь сам.
Рогач оторопел. Раскланявшись с ним, Миша двинулся дальше. На него косились, озирались вслед. Брюзгливый чиновник в новехонькой шинели покрутил пальцем у виска, потому что был глуп, как пробка. Не понимал, дурак: на Мишу — одна надежда. Кто ещё спровадит беса в ад? Кто избавит город от дьявольской перелицовки?!
Лестница, по которой спустился Клёст, привела его в подземелье. Может, здесь, поближе к преисподней, бес и притаился? Над вратами ада красовалась вывеска: «АНТИКВАРНЫЙ МАГАЗИНЪ ГУСМАНА».
Сами врата больше смахивали на обычную дверь. Впрочем, когда Миша толкнул створку, по Мише ударил медный погребальный колокол.
Внутри обнаружилась пещера с сокровищами. На скальных уступах и дубовых полках-стеллажах таинственно отблёскивали в свете трёх керосиновых ламп серебряные дражуары и бронзовые курильницы, подсвечники и дикарские маски, кальяны и трубки, столовые приборы и сервизы, вазы и статуэтки…
— Добрый день. Желаете что-то подыскать?
За прилавком скорчился седобородый карла со стёклышком в глазу. Опасным карла не выглядел. «Вряд ли он служит бесу, — подумал Миша. — Хотя от врага рода человеческого можно ожидать любых каверз».
— Фарфор? Серебро?
— Серебро у меня есть, — Клёст продемонстрировал карле нож. — Ангельской пробы.
— Позволите взглянуть?
После долгих колебаний Миша передал нож седобородому. Если что, он карле и голыми руками шею свернёт.
— Наточен он у вас замечательно! Но вынужден вас разочаровать: это не серебро.
— То есть как?!
— Мельхиор. Этот сплав по виду очень похож на серебро.
— Вы уверены?!
— Многие путают. Не вы первый. Отсутствует проба — можете сами убедиться. Есть и ряд других признаков…
Обманула, ведьма! Нет, нет, ангел! Сам обманулся, сам! Бес заморочил.
— А у вас? У вас есть серебро?!
Клёст подался вперёд, намереваясь схватить карлу за грудки.
Тот в испуге отшатнулся:
— Разумеется! Богатейший выбор! Что именно вас интересует?
— Нож!
— Посмотрим, что мы можем вам предложить…
Миша наспех огляделся. «Мы? Карла сказал: “мы”?! Кто здесь прячется? Кто таит злой умысел?! Нет, в пещере ни души. Карла безумен, его надо лечить гипнозом. Пустяки, главное — нож… Ишь, какой шустрый безумец!» Пара минут, и на стойке тускло поблёскивала, с любовью выложена на отрезе чёрного бархата, дюжина серебряных ножей, большей частью столовых.
— Подлинность мы гарантируем. На каждом имеется проба, а также…
Карла вещал нараспев, словно псалом читал. Клёст его не слушал. Он хватал один нож за другим, взвешивал на ладони, примеривался, удобна ли рукоять, пробовал пальцем лезвие. Седьмым по счёту ножом Миша порезался — и с торжеством воздел над головой хищно изогнутый клинок пятивершковой длины.
— Этот! Беру!
— Замечательный выбор! У вас есть вкус, сударь…
— Сколько?! Сколько стоит?!
Он заплатил, не торгуясь. Сдачу оставил карле, потому что едва серебряный клинок испил крови, как Мишу осенило. Нож был седьмым. Семь — счастливое число. Фарт возвращается. Где ему в прошлый раз пофартило? В «Гранд-Отеле», где же ещё! Именно там он узнал адрес беса. Счастливый нож, счастливое место!
Там ждёт удача.
5
«Лёва никому не скажет»
— Копится, — бормотал Кантор, пока они спускались чёрной лестницей, отведенной для нужд прислуги. — Копится, накапливается, давит… Вам хорошо! Вы еще не поняли, не надышались…
Местечковый капот нюансера, накинутый, словно плащ вампира, на плечи поверх засаленного лапсердака, картуз со сломанным козырьком — всё это больше не казалось Алексееву смешным. Напротив, ему чудилось совсем иное, словно театральный реквизит, перебравшись из комедии в драму, а может быть, даже в трагедию, пропитался и трагическим духом, предчувствием дурного конца.