Нюрнберг

Волгин обернулся, но сказать ничего не успел – его перебила Нэнси, которая сидела за рулем. Уставившись в зеркало заднего вида, она громко сообщила:

– Во-первых, это наш полковник мил, потому что это он дал разрешение на поездку. Это его вы должны благодарить. А во‑вторых, я вам не эскорт!

Нэнси воинственно наблюдала за отражением Греты, убеждаясь, что та с трудом подавляет неудовольствие, и улыбалась. Ее рыжая грива буйно развевалась на ветру. Кажется, она прочла мысли киноартистки, и теперь было делом чести навредить планам соперницы.

По только ей понятной причине Нэнси нравилось считать Грету своей соперницей. «Только круглые дуры сражаются с мелюзгой, а я ставлю перед собой сложные задачи», – любила повторять она. Грета была всемирно известной персоной, и Нэнси было приятно осознавать, что она бросает вызов такому крупному неприятелю.

Ей нравилось играть в подобные игры, но на сей раз Нэнси чувствовала, что нынешнее противостояние – уже не игра, а нечто более серьезное. И ее это не только забавляло, но и злило. В конце концов, она первой обратила внимание на советского офицера.

– Могу я узнать, зачем вам понадобилось в лагерь военнопленных? – напористо произнесла журналистка. – Читателей нашей газеты, безусловно, заинтересует визит знаменитой артистки в такое место.

– Сегодня я не даю интервью, – отрезала Грета.

– Ага, – обрадовалась Нэнси. – Так и напишу. В колонке сплетен!

Даже под щедрым слоем пудры было видно, как на щеках Греты выступил нервный румянец. Она растерянно взглянула на Волгина, ища поддержки.

Он ободряюще ей улыбнулся и перешел на немецкий:

– Не волнуйтесь. Можете говорить на своем языке.

– О боже, вы говорите и по-немецки?

– Я же переводчик.

– Какое счастье!

Грета поежилась, бросив неприязненный взгляд на Нэнси, затем доверительно наклонилась к Волгину:

– Зачем этот полковник навязал нам ее? Она напишет обо мне бог знает что.

– Вы же знаете: в армии приказы не обсуждаются. А это был приказ. Полковник Гудман – жесткий человек.

– А по-моему, обычный скучный вояка.

– Не могу спорить.

– Почему эти писаки все время преследуют меня? – с тоской проговорила Грета. – Даже здесь, в Нюрнберге. Я и в ванной комнате не могу расслабиться. Веду себя так, как будто если кто-нибудь войдет, я должна выглядеть на все сто. Даже если я совершенно обнаженная, – воркующим голосом добавила она.

– Вам прекрасно удается выглядеть на все сто. Или даже на все двести, – галантно отвесил комплимент Волгин.

Грета просияла от удовольствия. Она, конечно, привыкла к подобным словам, но еще один лестный отзыв никогда не помешает.

– И все-таки надо было настоять, чтобы нам дали в провожатые с американской стороны кого-то другого, – сказала она. – Но этот Гудман – он такой солдафон!..

Нэнси вновь бросила взгляд в зеркало, будто поняла, о чем речь, и губы ее скривила ироническая усмешка.

Грета демонстративно отвернулась.

– Сейчас к немцам все относятся плохо, – устало сказала она Волгину. – Это неправильно. Нельзя обвинять огульно. Нас подавили, это все политика. Мы не чудовища. Гитлер – да, он был монстр. Но он не немец, он австриец! А немцы другие…

Она вздохнула и, наклонив голову, из-под ресниц одарила Волгина одним из самых прекрасных своих взглядов, жемчужиной ее актерского арсенала. Этому взгляду научил Грету фон Штайбер, режиссер лучших ее фильмов. Взгляд был полон грусти, смирения и любви, он заставлял трепетать миллионы сердец кинозрителей.

Впрочем, русский не оценил талантов Греты. Он оставался учтивым, но при этом отстраненным и сдержанным.

Нэнси ядовито усмехнулась, продолжая наблюдать за происходящим. А этот советский – он крепкий орешек!

Тем временем Грета решила зайти с другой стороны.

– Мы пострадали от войны больше всех, – сказала она проникновенно. – Германия была разрушена, уничтожена. Вы не представляете, каково было людям, которые не поддерживали Гитлера. Им приходилось скрываться, лгать. Неосторожное слово могло стоить свободы и даже жизни. Это была большая трагедия для моего народа. Да, мы пострадали больше всех, – с драматической интонацией повторила Грета, потом, взглянув на Волгина, торопливо прибавила: – И русские, конечно. Немцы и русские всегда понимали друг друга.

Волгин поднял на нее глаза, но ничего не ответил.

* * *

Джип остановился у ворот лагеря, когда день уже клонился к закату. Часовые в американской униформе, как видно, были предупреждены о визите звезды: они тут же принялись таращить глаза на Грету, и она внутренне расслабилась.

«Все-таки настоящей женщине очень важно мужское внимание», – подумала она, одаривая часовых легкой, как бы случайной, но при этом в высшей степени дружеской улыбкой.

К машине подскочил сутулый майор с усталым лицом и выцветшими бледно-васильковыми глазами.