Низвержение

Как выяснилось позднее, Эль жила на Прудах – такая же болотистая улица, как и Лесная, но со своим особым вечерним шармом забитых однушек и меблирашек (где мы жили одно время), который невозможно было спутать ни с чем другим. Все те же покосившиеся многоэтажки с развешанным бельем на каждом балконе, те же унылые окна, те же стены в росписях, в надеждах о Приходе (у кого-то на окне висел даже плакат с надписью «Мы ждем тебя! Приди!»), те же рисунки (черная кепка поверх вопросительного знака), те же одиночные магазинчики, выдолбленные в бетоне частных домов, причем обязательно парочкой, ведомые логикой идиота, два продуктовых подряд, две аптеки друг напротив друга и т.д., и еще больше детских площадок, чтобы веселья хватило на всех… Было невозможно наблюдать, будучи бездельником, за всеми людьми, что волочились из Бюро домой. Больше всего в глаза бросались идущие домой школьники, переполненные какой-то неизъяснимой гордостью за то, что возвращались под вечер вместе с взрослыми. Среди озорников затесался уже признанный сворой малец с все той же нелепой шапкой на голове, которая, однако, его уже не смущала, ибо не смущала и окружавших его сорванцов. Мальчишка за время, прошедшее с момента нашей последней встречи в трамвае, успел немного подрасти, и если не физически, то хотя бы внутренне окрепнуть. Ежедневный лай, будь то комнатный, уличный или же, на самый конец, утробный внутренний не то чтобы закалял его, но вынуждал свыкнуться с дикостью окружающего мира.

Я решил последовать за сворой и незаметно для себя добрел до той самой каморки, за воротами которой когда-то скрылась Эль. Никаких мутных личностей в пределах ворот не ошивалось, от Прудов веяло тишиной и видимостью спокойствия. Я в нерешительности надавил на звонок, но никакого ответа не последовало. Дом в своей разрухе был настолько непримечателен на фоне соседних развалин, что в голове беспокойно сидела одна лишь мысль – только бы это был тот самый дом. В какой-то момент на меня нахлынуло, будто я снова в Бюро, передо мной вместо однотипных домов снова бесконечные пронумерованные двери, где слезы, избитые лица, судорожные плечи и зубодробительный стук машинки по ушам. Бюро сменилось вокзалом, где в нирване валялась Эль в тишине и похоти, в нарочитой лжи для моей истории, где я ее и сам не узнаю, а она лишь беззвучно шевелит губами, смотрит своими подозрительно улыбающимися глазами (почему-то блондинка), будто я вот-вот должен узнать какую-то тайну из ее уст, что шепчут мне на ухо, и навсегда удивиться, но Эль лишь отдаляется за красные шторы, за пределы моих воспоминаний, а я снова связан, прилип губами к холодному стеклу заднего окна такси, снова темно и пасмурно, даже моросит немного, она скрывается за воротами в сумерках. Беспокойство росло тем сильнее, чем интенсивнее я вдавливал кнопку звонка, уже почти взмолившись Эль. «Черт бы тебя драл! Чертово дерьмо! – срывался я, – не возвращаться же мне домой!» Мысли о своем доме вызывали какой-то инстинктивный ужас, перед глазами только бутылки, об которые я спотыкаюсь, пока иду в уборную, и по пути туда проваливаюсь в пену, в чернила, которыми Он давится (тоже улыбается мне). Ноги сами собой отбивали ритм по земле с каждым нажатием кнопки, палец почти врос в неподатливый механизм, а самопроизвольный бубнеж, за которым я подловил себя, начал звучать пугающе даже для меня. Я начал ловить на себе недоверчивые взгляды коридорных – такой вот нарушитель покоя, от которого ни толку, ни проку. Некоторые останавливались в любопытстве, не зная, что и предпринять: то ли разойтись по домам, или же дожидаться возможного представления. Обстановка посекундно накалялась, как вдруг из-за пыльных окон дома, до которого я напрасно пытался дозвониться, послышался шум голосов. Я прислушался. Голоса показались мне незнакомыми, что только подкрепило мои подозрения. Разглядеть что-то в окнах, помимо снующих теней, было невозможно, а безрезультатные звонки в ворота вызывали такое отторжение, что от безысходности я подумывал вернуться уже в Бюро. Соседские ворота вдруг распахнулись настежь, оттуда показался сгорбленный старик и принялся пристально меня разглядывать, будто бы узнал. Его беззубый рот силился что-то сказать мне, звуки складывались во что-то животное нечленораздельное, затем ломались, как только натыкались на почти сформированные кабельные слова из экрана, орущего из-за стен. Старик плюнул, махнул рукой и на мгновение скрылся за воротами. Затем он вернулся, держа в руках стул с поломанной спинкой, поставил его недалеко от ворот, проверил, устойчиво ли держится стул, уселся на него и принялся наблюдать за моими действиями во все свои влажные глаза. Пальцы невольно нащупали все еще теплую влажную кнопку звонка, к которому обратились все мои мысли. Я вдавил, не отжимая кнопки, уже не надеясь, что за этим последует ответная реакция. Беззубый рот завис в тупой ухмылке. Звонок сгорал в агонии.