Низвержение

– Нет, только ты… Перестань… Перестань пылить… Пожалуйста, перестань… Пожалуйста! Ты же знаешь, я все для тебя сделаю! Все! Не будь таким жестоким, пожалуйста! Пожалуйста! Ну сколько можно тебя просить, я устала… Нет, это в прошлом, есть только ты… Только ты! Это в прошлом… Не надо… Это в прошлом, это в прошлом, он в прошлом… Пожалуйста, выслушай меня!.. Клянусь, я все для тебя сделаю, ты только скажи! Послать его? Прошу тебя! Ты только скажи, он больше никогда не придет! Есть только ты, Томас! Только ты! Я это сразу поняла… Ты ведь помнишь?.. Я же помню… Не говори так! Да сколько можно… Томас, я не могу так… Не могу, прошу тебя… Прекрати… Да ну тебя! Ох!............................... Прости… Прости, пожалуйста… Нет, я вспылила, я не должна была… Приходи завтра, я буду ждать… Пожалуйста… Я не видела его, не встречалась, не знаю, клянусь тебе! Приходи! Прошу тебя!

Так унизительно – для меня, для нее, я просто ее не узнавал. Это была не моя Эль.

– Тише-тише. Я твоя, только твоя, вся твоя.

Трепыхаясь и задыхаясь, я подловил себя на вопросе: а был ли я вообще когда-либо счастлив? Гаснущие воспоминания в голове, где я тянусь к ее руке, как через паутину, а Эль все дальше и дальше растворяется в прошлом, сносили меня перламутровым потоком, что как краска на ее ковре. Умереть в ней – я бы не осмелился дотронуться до нее, даже если бы это не встретило сопротивления.

– Целую тебя.

…жадными чужими губами по холодному стеклу. Она вышла ко мне, вся немного воодушевленная и будто бы удивленная (читать как «раздраженная») моему присутствию в ее доме.

– Не думай, что после стольких лет… ох, после стольких лет я рада твоему возвращению. Ты можешь переночевать в гостиной. На большее не рассчитывай. Завтра я не хочу тебя видеть в своем доме.

И вся такая, будто меня не замечает, направилась на кухню, закрывая за собой двери, так что я еле успевал за ней. Меня уже нет в ее голове. На кухне звучат жалкие слова в духе:

– Эль, прошу тебя, давай поговорим.

– Нам не о чем говорить, все уже давно сказано.

– С кем ты разговаривала?

– Тебя это не касается.

– Ты меня больше не любишь?

Мимо ушей.

– Зачем ты написала мне письмо тогда?

Снова мимо ушей.

– Эль, я ведь только ради тебя приехал.

– Врешь.

– Можно, я хотя бы останусь у тебя?

– Валяй, я тебе разрешила остаться до завтра.

– Эль!

– ?..

– Я ведь…

– Меня сейчас от тебя стошнит.

– Эль…

– Как там в Бюро?

– Что?

– Ты же ради этого сюда вернулся, разве нет?

– …

– Эль, я ведь видел, как кто-то заходил к тебе.

Гудки. Тишина на всех линиях.

– Эль, я видел в ту пятницу… думаю, я предчувствовал что-то подобное раньше.

– …и ничего не сделал.

– …а теперь ты закрываешь передо мной двери и…

– Я устала, хватит. Я не хочу тебя видеть.

– Да, я знаю… Я видел тебя раньше, я ехал из Бюро по Мирской… ты держала его за руку.

Она захлопнула передо мной дверь. Я остался один на кухне в дыму ее сигарет.

***

«Мы не в силах контролировать то, что изначально не задумывалось для контроля, да и не задумывалось как таковое вовсе. Созидательное назначение хаоса – единственное, за что имеет смысл цепляться в бесцельном по своей природе бытии. Контролируемый хаос, заключенный телесной оболочкой – конечная цель общества в планетарном, макрокосмическом масштабе. Неконтролируемый – экономически невыгодный хаос… Все, что в наших силах, это принять как действительность тот факт, что разрушение всегда созидательно… Сколько жертв было показано в нашей программе? А о скольких умалчивает статистика? Решительные меры – вот чего требует наше время, наша эпоха, наши потомки… Пока вы отсиживаетесь дома, сколько воинов невидимого фронта ежесекундно штурмует преступные, физически ощутимые стены, и они продолжат это делать – дайте им только цель… Смерти больше нет. Ее отменили во вчерашнем слушании суда, смерть больше не признается как явление. Каждый, кто будет произносить это преступное слово вслух, будет подвержен с этого дня… Экзекуция – не выход. Согласны, изоляция тоже не является решением, но следует принять как данность, что мы не можем отлавливать… художников. Чем усерднее пытаться заглушить очаги недовольства, тем сокрушительнее будет взрыв… В конце концов хаос ни к чему не обязывает… Полость. Все, что вы слышите – шум, помехи в голове не уснувшего ребенка… Не переключайтесь!»

Космический, едва уловимый и бесконечно неуместный джаз спускался с небес по проводам Мирской, чтобы хрипотцой разорваться в динамиках, развешанных на столбах по всему проспекту. Кто бы мог подумать, что затяжные завывания, прямиком из трущоб заокеанского материка, ветром донесет до самой верхушки плато, где они осядут электрической паутинкой на ушах целых толп невосприимчивых слушателей. Что толку от неровных ритмов, затрагивающих душу и сердце, если они не улавливаются барабанными перепонками? Что толку от слова, задушенного в вакууме?

– Веришь ли ты, но это первый раз за долгое время, когда я выбралась на улицу, – затягивал хриплый голос словами Эль, лишь бы та в ритм шевелила губами – все остальное проигрывала за нее пластинка.