Низвержение

Я смотрю в его неверящие мутные глаза, когда говорю, понимаю, что он не улавливает ничего из того, что я пытаюсь сказать, а говорю я, как всегда, не то, что мне хотелось бы сказать.

– Говорит, курить вредно для здоровья, Мориц.

– А кто такой Мориц? – вдруг спрашивает он.

– А?

– …

– Говорит, курить вредно. Поэтому она даже некоторое время прятала от меня мои же пачки. Представляешь? Я ей говорю: «Жить в этом городе вредно. В этом мире жить вредно. А курить – это так…» Она мне не поверила. Она смотрела как… вот как ты сейчас.

– В смысле?

– Говорит, курить вредно.

– А-а…

И в таком духе я выдавливал по капле воспоминания, пока мне не становилось окончательно тошно от себя, от людей в пивбаре, от всего, что мне попадалось, когда я открывал глаза.

Иногда, под вечер, меня все же заносило к порогу Мари. Звонить ей я не решался, да и что я мог ей сказать? Глупо, конечно, но еще глупее было приезжать к ней в вечер пятницы, сидеть у нее под окнами и дожидаться неизвестно чего. Пару раз меня замечал соседский белый кот с балкона третьего этажа. Я махал ему рукой так по-идиотски, так по-капитански, будто на что-то рассчитывал. Вслед за котом, я уверен был, меня должны были заметить и соседи. Где-то на четвертый раз так и случилось. Помню, соседка тогда таким ядреным голосом орала из окна:

– А! Это опять ты, пьянь сраная! Коль, там опять этот душегуб объявился. Сидит под Маришкиными окнами, пьет, вон, бутылка под ногами валяется. А ну-ка, ну-ка пшел вон отсюда, пока я ментов не вызвала! Под окнами он сидит, под окнами он сидит! Маришка себе уже жениха нашла, а он все под окнами сидит. И не стыдно тебе?!

– Стыдно, – говорю, чуть не смеясь.

– Ай! Стыдно ему! Тогда чего как скотина днями напролет бухаешь, раз стыдно?!

– На трезвую голову не так весело слушать истории вашего мужа. Очень интересные, крайне рекомендую.

– Ах ты сучий потрох… – почти зашипела она, опасно перевалившись через окно, а затем уже гораздо громче добавляет: – ах ты мразь, да я тебя, гниду такую…

И скрывается в тенях балкона. С меня достаточно. Подъездные пьесы, если их не прервать, сами никогда не закончатся. В ногах все та же тяжесть, что в любую секунду способна перерасти в фатальную легкость. Я перемещаю свое тело к лавочке соседнего подъезда, на этот раз надеясь забыться за кронами деревьев. Соседи меня не видят, не говоря уже о ней…

Ближе к девяти у третьего подъезда останавливается такси. За рулем все то же мутное лицо расплывается в хаотичных контурах. Я кое-как заставляю себя подняться и подойти к краю палисадника, чтобы поближе рассмотреть в лобовом стекле лицо водителя, как узнаю в этой усатой и хмурой физиономии Михея. Меня он, конечно, не видит, весь занятый своим пассажиром, с которым он, по-видимому, ведет жаркий спор и уже не собирается останавливаться. Михей непрерывно орет что-то невнятное в зеркало заднего вида, яростно жестикулируя при этом (мне говорил, что пассажиры его поначалу часто обманывали). Самого же пассажира мне разглядеть не удалось. Михей опустил боковое стекло, из-за чего на весь двор доносится:

– И из-за десяти уклей мы будем с вами спорить, господин Котовский?

Ответ пассажира я так и не расслышал, то ли потому, что тот тихо говорил, то ли он молчал вовсе.

– Тьфу ты, ай, да неважно, господин Константин или как вас там! То есть из-за десяти уклей, да?.. Десять уклей станут между нами, да? И ты… И вы будете спорить за несчастную десятку у меня в машине?! Что за город!.. Выметайтесь на хрен из моей машины тогда! – и Михей хлопает кулаком по бардачку так, что все содержимое бардачка валится на него.

Пассажир открывает дверцу такси, неспешно выбирается из салона, почти что по-королевски, и нервической походкой направляется к дверям подъезда. В сутулых торопливых очертаниях я узнаю Кота. Вне всяких сомнений это был Кот… Не зная, двигать ли мне следом за ним, или, испытывая жгучее жгучую потребность в опоре, вернуться на лавочку, я…

Мимо проезжает Михей. Видя в боковое, что я развалился на земле, он останавливает машину, что-то кричит мне. Через минуту или две я сижу в салоне машины. Через пять – мы катим по Степному шоссе. Через двадцать – у ларька я в дрожи вываливаю из карманов всю свою мелочь. Через час – я у тетки на квартире, запираюсь в ванне. Снаружи она там что-то кричит вроде…

V