Ночь

В фригидарии, или, если проще, холодной раздевалке, за столом сидели два плотных мужика в простынях. В наши времена состоятельность незнакомца определить можно с первого взгляда по его фигуре. Чем шире в талии, тем олигархичнее. И это были очень богатые джентльмены. Богатство свисало с их бедер и животов многочисленными складками. Даже шеи у них были очень состоятельные, в три обхвата. Да что там. Носы! В носах они были шире, чем многие Грибки и Грибчихи целиком. На столе стояла пластиковая бутылка с холодной водой – еще одно свидетельство исключительного Грибкового гостеприимства. Мужчины выглядели оголодавшими и немного разочарованными.

– Дабраніч! – сказал один из них. – Я Мыкола. А тей – Андрон[5].

– Я – Книжник.

– Чі можа ё ў вас з собейю шчосць пад’есці?[6] – Микола говорил на интересной смеси нескольких языков. В минских полисах так не разговаривали.

– Увы! Меня Тамада угостил тремя ложками тушенки.

– Жадібній ён, подлюка! – подал голос Андрон. – Але суджанія ў яго гарні![7]

– Мы – біженцы. З повдню[8], – объяснил Микола.

– Беженцы? – переспросил я с сомнением. Слишком уж гладко оба выглядели.

– А ты на цыцкі ў Андрона не дывіся! – засмеялся Микола. – Бягуць завжді першімі ті, кому ё, шчо втрачаці[9].

– Каб не было в нас цынку, досі бы не досталіся[10], – прокомментировал Андрон серьезно.

– Біжанцы не означае бідолахі, – сузил мысль Андрона Микола. – Часто навпакі. Біжанцы найзаможнійше і ё[11].

– Козлакопытыйя, – кратко объяснил Андрон причину необходимости бежать. – Зараз яны за півдзень пільна узяліся[12].

– Тры села в нас біло побач. Спочатку пірше. Йому шче спробувалі дапамагчы. Спілкуваліся. Пацанов высілалі з калашамі. Але ўсіх порізалі. Наступным разам – друге. Тут вже все сховаліся[13].

– Бо шчо ты з імі зробіш? Іх куля не бере![14] – Добавил Андрон.

– Как не берет? – не поверил я.

– А от так! Яны не від ціаго світу! Не звідсі! Півні ріжок высандальваеш в спінак – і анічого![15]

– Это вы сами стреляли? Или сказал кто? Я вот недавно с одним псом столкнулся. Тоже было ощущение, что он заколдованный. Из двух стволов картечью угощаю, три метра, а ему – ничего. Но это просто паника. В темноте попасть сложнее. И руки дрожат. И свет в него не попадал. То есть просто целиться лучше надо!

– Цілітыся! Влучней! – передразнил Микола. – Пабачыш свінячу морду з нажом – пагляджу во як ты влучно цілітыся меш![16]

– Какую свиную? Вы же говорили «козлоногие»!

– Дый це іх клікаюць так. «Козлакопытыйя». Помілково. З газет пійшло. Свінячы след дужа підобны на казліны. Вось і зблыталі. Насамрэч – свінні. У людзей перакідваюцца[17].

– Вы сами видели? – снова спросил я.

– І – головне – на конях пересуваюцца. Ты ўяві собі свіняку, які на коні з мачэте на тобі пре. І подумай, чі будеш з ей в бійку ўступаці[18].

Было видно, что совесть до сих пор мучает их тяжелыми сомнениями о том, правильно ли было убегать из охваченных насилием родных краев. А я точно не имел никакого права их осуждать или сомневаться в их смелости. Но на всякий случай переспросил у Миколы и Андрона еще раз:

– А вы точно их видели? Свинорылых двуногих? С ножами?

Они замолкли, собираясь с силами для новой порции страшных баек. И я понял, что сейчас в ход пойдут зуброголовые с полосатыми, как у зебр, ляжками. И что они, конечно, про свиноголовых козлоногих только слышали, но нужно быть психоаналитиком с двадцатилетним стажем, чтобы выдавить из них такое признание.

– Пойду попарюсь! – прервал я наш разговор.

– О, ну добре діло![19] – с энтузиазмом соскочил Микола с проблемной темы.

– Там на адваротнай сценцы дзверцята ё з сакрэцікам. Як прыпарысся – заглянь, не розчоруесся![20]

Они с видимым неудовольствием разлили воду по пластиковым стаканчикам, а я шагнул в пекло. В парилке было темно, одна из стен была подперта хорошо разогретым котлом, в котором кряхтели камни. Прогнившая половица под ногой крякнула, и я чуть не прилип к раскаленному чугуну. Впереди, рядом со второй дверью, млела одинокая свечечка, ее вялое свечение тонуло в пару. Баня была протоплена люто, я почувствовал это, когда через минуту кожа на ушах начала скукоживаться. В голове бухали молотки. Тело пошло леопардовыми пятнами, в дыхании появились хрипы. Меня затошнило, глаза чесались и как будто выкипали, из них текли горячие слезы, обжигавшие щеки, а ресницы прилипали друг к другу. Никогда в жизни я не ощущал себя насколько плохо, как в той парилке, – сердце бухало, легкие не наполняли кровь кислородом, кожа зудела. И вместе с тем мне было абсолютно, безусловно и счастливо жарко. Тело даже не сразу вспомнило, как это – потеть, поскольку все потовые железы законопатил постоянный всеохватывающий холод. Все поры на животе и плечах были забиты противостоянием вечной зиме. Я обтекал, как стеариновый огарок.

Мне казалось, что холод не вернется уже больше никогда, и я никогда больше не почувствую его внутри.