Ночь

И, когда в глазах уже совсем стемнело, я сделал несколько шагов к двери, не увидел рядом с ней котла, понял, что дверь – не та, но все же рванул ее на себя, понимая, что сейчас просто упаду в обморок на пол. И вдруг оказался в тумане морозной ночи. Под ногами плюхала черная вода, в нее вели гладкие деревянные ступени. Я сделал шаг, еще шаг, по-прежнему не ощущая своего тела, наполненного жаром и буханьем молотков закипающей крови. Как только вода достигла колен, я рванул в нее. Тело, стремительно остывая, зашипело. Мне показалось, что студеная вода пошла пузырями, как шампанское. Я глотнул этой ледяной газировки, и зубам стало больно, а внутри – приятно.

Это была глубокая и быстрая река. Ее невидимое движение подхватило меня и поволокло прочь от деревянной лесенки, и мне пришлось перейти на кроль и грести изо всех сил, чтобы оставаться на месте и иметь возможность схватиться за ветки едва видимой в тумане вербы. Я разглядел строеньице конторы. Дверь бани выходила за забор, к воде, подойти к которой с территории Насамонов было невозможно. Плюхаясь в воде голышом, ты был абсолютно невидим для поселка – отлично придумано.

Нельзя сказать, что после преисподней парилки в реке не было холодно. Мозг автоматически фиксировал, что вода очень холодная. Но для тела, доведенного до кипения, это перестало иметь какое-либо значение. Я висел, вцепившись в ветки вербы, позволяя черным волнам обтекать мою пропаренную тушку. Влезая, наконец, по лестнице обратно, я ощущал себя совсем другим человеком. Все во мне, что не могло сгореть, утонуло.

Во фригидарии меня ждала чистая простыня, в которую я с наслаждением замотался. Ощущение было примерно таким же, как когда долго идешь с сорокакилограммовым рюкзаком, а потом снимаешь его и оставляешь далеко за спиной. Причем переживание облегчения относилось словно не к телу, а к душе. Я налил себе водички и отметил, что у нее появился явственный вкус. Измученное адским жаром тело всасывало каждую каплю влаги, празднуя ее, будто нектар райских цветов. Я вслушивался в беседу между Андроном и Миколой, звучавшую теперь вполне благодушно.

– Я пра чё сумую найперш? – говорил Андрон. – Бадай шчо по тым момінтам, колі мчав на Мінск на своіму «круізёрі». Пам’ятаеш, у мене тріхлітровы був японец? Ідзеш, усе тобе дорогу поступуюць. Бо ты страшны такі, тонуваны. І передне вікно навстіж, а ў магнітолі – нешта таке прыемнойе, своё. «Смог он зе воотэр! Пымж пымж пымж! Пымж пымж пымж пымж! Пымж пымж пымж – джы джы джы!» Ось цэ жыцця було[21].

– А ці про шчо шкадуеш? Са втраченнага назовжді?[22] – спросил меня Микола.

Я откинул голову, делая вид, что размышляю, хотя думать на такие эмоциональные темы сейчас, после кипячения и полоскания, не хотелось.

– А ў мяне така втрата. – Микола, не дождавшись моего ответа, начал рассказывать сам. – Мне це навіт сніцца, бывае. Шчо в’іджаю я до Бобруйску, а там дуже вялікі гіпермаркет быв. Як же ён зваўся? «Крона», здаецца? І вось ты ідзеш – і ўсё ёсць. Вось тут – ряді з бухлом, текіла, коняк, ета, як ее? Бекхеровка! Далі – м’ясо: вэнджаны парсюковы вухі, ласіныя губы ў воцаце, далі – ріба, сукхая, солэна, жіва. І ківбаса, і сірі з сіньою і білою плесянёю. І ты ідеш, і бярэш, і бярэш. Якшчо ў грібнім лесе! Якшчо вось борівікі пойшлі, богато, дуже богато борівіків! І ты бярэш, і яно не скончаецца. Такі ось шчодры буў свет. Чаму не вбереглі?[23]

Тут с улицы раздался негромкий металлический «дзинь», который привел ностальгических собеседников в состояние ажитации. Они бросились одеваться с такой скоростью, словно от этого зависело, накормят ли их. И если накормят, то насколько сытно.

– Вечар![24] – объяснил Андрон.

– Вяселле! – добавил Микола.

Слово «вяселле», то есть свадьба, намекало на теоретическую возможность запеченного поросенка, фаршированной щуки, холодца с хреном, пиханных пальцем колбас, и поэтому, быстро одеваясь вслед за беженцами, я поинтересовался:

– А что, будет настоящая свадьба?

Мой вопрос имел гастрономический, а не матримониальный прицел. Как любому человеку, который только что вышел из парилки, а за прошедший день съел всего три маленьких кусочка тушеной свинины в ужасном эрзац-лаваше, мне было все равно, кто на ком женится и какое там приданое. Но Андрон ответил невнятно и акцент сделал на брачной составляющей, а не на пищевой:

– Ну воні накруцілі тут, канечне, з цімі нарачонымі маладухамі. Але шчо паробіш. Звічай![25] – При этом он почему-то прикоснулся к своей промежности. Жест как-то не очень сочетался с рассказом про чужую свадьбу.

– Тут раньше не так было. Це Аракул. Аракул іх так навчів[26], – еще более невнятно объяснил Микола.

– Так а кормить будут? – спросил я уже напрямую, но они не ответили, поспешно поднимаясь по лестнице.

– Оракул – это человек такой? – спросил я у спины Андрона.

– Це не чоловек. Це светлавы стовп[27].

– Страшэнны стовп! Я був побіч, там жудасць охоплюйе![28] – добавил Микола.

– У його можна запытацца – таксама святлом, якшче ў тебе вежа ё. Той, бывае, і адказвае[29].