Ночь, сон, смерть и звезды

Джессалин уже заикалась:

– Я не… не смелая. Это… отчаяние…

Вино ударило в голову, и ее смех напоминал звук разлетающихся мельчайших осколков.

Почему я смеюсь? Что в этом смешного?

Риса произнесла отрезвляющий приговор:

– Я уверена, Джасмин, что операция пройдет успешно. Пересадка костного мозга – это не смешно. Да, вы смелая женщина. Иногда отчаяние делает людей смелыми, а уж такая операция… смелее не бывает.

Куда их занесло?! Что они городят?!

Костный мозг вдовы превратился в лед.

А Риса продолжала ворковать:

– Это так благородно с вашей стороны, Джасмин. Мне бы не хватило смелости. Да и муж мой… – она ухмыльнулась, опустив голову, – этого не заслужил. Ради меня он бы никогда не пошел на такое.

– Наверняка бы пошел…

– Да ну? Вы так уверены? Вы не знаете моего Пайка, как и меня.

Джессалин получила отповедь. Ее это огорошило, выбило из колеи. Она перестала понимать, что они тут обсуждают с этой блондинкой.

Она подумала: у меня (возможно) не такая уж хорошая кровь. Недостаточно здоровая и крепкая. Нехватка железа, анемия.

Доктор Минс, друг Софии, ей на это мягко намекнул. Пожал руку, ощутив ее ногти кончиками пальцев, и заметил, что они «ломкие».

Редкий случай, когда София позволила матери увидеть своего «друга». («Только никому об этом не говори, особенно Беверли и Лорен. Мама, пожалуйста! Обещай».)

Алистер Минс был лет на двадцать пять старше ее дочери, по виду джентльмен, говорил с выраженным шотландским акцентом. Чуть выше ростом, чем София. С Джессалин он был очень обходителен. Он явно чувствовал себя неловко в качестве спутника Софии – возможно, из-за разницы в возрасте и ее удивительной зажатости в этой непривычной для нее ситуации.

Джессалин приготовила трапезу для троих. Незнающий наблюдатель мог бы принять ее и Минса за степенную родительскую пару, а Софию – за дочь-школьницу с застенчивым взглядом и осторожной улыбкой.

Софию смущало то, с какой прямотой ее «друг» общался с матерью, и она не имела ничего против, ее это даже трогало. Подобное прямодушие скорее гарантирует защищенность, Уайти бы оценил.

Проверить кровь. Минс настаивал на том, что ей следует обратиться к лечащему врачу. В эту минуту он сам казался ей врачом, а не только видным ученым-исследователем.

Призрак Уайти витал уже совсем рядом. Сквозь удары пульса доносился его мягкий голос:

Дорогая, ты должна поберечь себя! У меня ведь больше никого нет.

Хозяйка «Зёйдерзе» была слишком молода, чтобы помнить супружескую пару, посещавшую харчевню много лет назад.

Они держались за руки. Тихо ворковали, смеялись. О чем они говорили? Уже не вспомнить.

На ней тогда была шляпа с широкими полями из ткани вроде черного кружева, но поплотнее и долговечнее. Она была в платье жемчужного цвета в черную полоску. Вокруг изящной шеи ожерелье из прекрасного жемчуга. На ее почти бестелесном прекрасном лице трудно было что-то прочесть, так как глаза прятались за зеленоватыми стеклами очков. От нее веяло шиком… или тем, что можно было принять за шик.

Стоит ли смеяться над собой, невинной в своем тщеславии девушкой тридцатилетней давности?

Озеро покрыто сверкающей рябью, море в миниатюре. В закатном пламени. Уайти был так счастлив, что его это даже пугало – все равно что схватить голыми руками оторвавшийся электропровод… он ведь может тебя убить, но как удержаться?

Моя дорогая, я буду любить тебя всегда, даже когда мы окажемся в ином мире, клянусь!

Она подумала, прежде чем Риса ее отвлекла, не снять ли ей комнату в харчевне. Они с Уайти строили такие планы, но так и не осуществили. Она будет лежать на незнакомой кровати с четырьмя столбиками. На покрывале, в верхней одежде, так как у нее не хватит сил раздеться. Вокруг старинная мебель. Из единственного окна видно озеро Онтарио в мелкой ряби, под дождем, в лучах закатного солнца. Ждать ли грозы? Молний?

Уличный фонарь «летучая мышь», пахнущие плесенью расшитые подушки, набитый конским волосом матрас. На стенах силуэты первооткрывателей Америки – дам и джентльменов с манжетами, украшенными белым кружевом. В глазах тех, кто уже давно на том свете, общая озадаченность: Кто мы? Кем мы себе казались? Что с нами стало?

А Риса продолжает болтать. Ее ногти (алый лак уже чуть облез) постукивают по столешнице.

Кажется, Джессалин произвела на нее впечатление – отважная бескорыстная жена, готовая отдать свой костный мозг больному мужу. Но слегка утомила своей праведностью.

Блондинка извинилась и отбыла в дамскую комнату. Джессалин была только рада этой короткой передышке.

А про себя подумала: строго говоря, ты не можешь считаться вдовой, когда рядом нет твоего (воображаемого) мужа. Пока (как считается) он находится в другом месте, его отсутствие/небытие не доказано.