Ночь, сон, смерть и звезды

– Мам, я страшно занята. Конец учебного года. Моя рабочая неделя – сто часов минимум. Вот почему я подумала о путешествии, когда все это останется позади. Вместе с тобой, мама.

К счастью, выпускной уже в ближайший понедельник. Лорен, как директор, должна председательствовать на церемонии вручения дипломов, которая продлится около полутора часов, и, если не считать короткой речи Лорен, это будет та еще скучища.

Самовосхваления, откровенная лесть. Честные выступления школьников. Оглушающий школьный оркестр, что-то вроде топочущего бронтозавра. В выходные накануне – выпускная вечеринка… там или после нее будет происходить бог знает что, мерзкий ритуал весеннего распутства, о котором взрослым знать не надо, да не очень-то и хочется. Последние суматошные дни – кульминация школьного года, напоминающая летящий вниз по склону поезд с отказавшими тормозами.

Восемь месяцев прошло с тех пор, как умер Уайти, но иногда такое ощущение, что восемь лет, – так давно.

А порой кажется, что восемь недель или даже восемь дней, – до сих пор перехватывает дыхание.

Прощание со школой, крепкие рукопожатия, обвал поздравлений и напутствий… Лорен заранее чувствовала себя опустошенной, как генерал, идущий в начищенных до блеска сапогах по полю битвы, усеянному трупами.

И что еще хуже, ей придется изображать трогательную заботу.

А если родители посреди торжеств отведут ее в сторонку, озадаченные и расстроенные тем, что их умных отпрысков почему-то не берут в престижные университеты, Лорен разыгрывает внешнее негодование и пообещает им сделать все от нее зависящее. (То есть, считай, ничего.)

Хотя бы на этот счет Лорен могла себя поздравить. Зачем вступать в открытую конфронтацию с противником, когда их, восемнадцатилетних, можно (по-тихому) подрезать, а потом выступить в роли сочувствующего утешителя. Месть – вот лучшее лекарство от любой болезни.

– Тебе это пойдет на пользу, мама. Смена обстановки.

– Но зачем? Зачем мне… менять обстановку? – Джессалин выглядела испуганной. – Я не могу уехать и оставить Мэкки…

– Конечно можешь! Не говори глупостей.

– Но кто за ним присмотрит?

Лорен фыркнула: это уже слишком. Речь идет о диком коте, который прекрасно может сам о себе позаботиться.

– Как насчет Вирджила? Лучше не придумаешь. Он любит животных, и ему все равно нечего делать. Если, конечно, ты не боишься пускать его в дом. Важная оговорка.

Лорен задумалась, насколько надежен ее младший братец. У нее в мозгу как будто существовал некий узелок. С ее губ слетали слова, которые ее не красили, и она их не контролировала. К счастью, Джессалин ничего не замечала.

– Ну… еще слишком рано. Это неправильно.

– Слишком рано? В каком смысле?

– Ну, после… ты меня понимаешь.

– Нет, мама. Говори.

– Трудно объяснить. И вообще, Бали так далеко…

– Это я уже слышала. «Далеко» – главный аргумент за.

– Я плохая путешественница. Всегда была. И есть причины, по которым я должна оставаться дома…

– Да ну? И какие же?

Джессалин умолкла и опустила глаза, избегая встречаться с ней взглядом. Губы шевелились – того и гляди сейчас заплачет.

Лорен охватило ощущение безнадежности в отношении матери… и себя тоже.

Господи, не мучай ты ее. Она не может оставить Уайти. А Бали так далеко.

На следующее утро позвонила Беверли в сильном возбуждении.

– Лорен! – обратилась она к автоответчику. – Ты дома, я знаю. Возьми трубку!

Лорен замешкалась. Обычно она не брала трубку, когда звонила ее возбужденная старшая сестра, что происходило чаще, чем хотелось бы.

Лорен собиралась в школу, и открывать прекрасный день подобным телефонным разговором – это все равно что начать спуск со склона, припорошенного девственно-белым снежком, рискуя врезаться в заросли и груду камней.

– Лорен! Ты в курсе, что наша мать с кем-то встречается?

Тут ее рука сама схватила трубку.

– С кем-то встречается? Ты хочешь сказать – с Лео Колвином?

– Вспомнила! Это давно быльем поросло. Речь идет о новом… незнакомом мужчине. Хотя Вирджил, кажется, его знает. Художник. Латинос.

– Постой. Что значит «встречается»? Мы с ней вчера вместе ужинали, и она мне об этом не сказала ни слова.

– Она никому не говорит! Потому что чувствует свою вину! Прошло всего семь с половиной месяцев с тех пор, как умер папа, всего-навсего, а она уже встречается с другим – и с кем? С каким-то латиносом!

Каждый раз, когда с языка Беверли слетало это слово, казалось, оно блестит от сарказма, как слюна.

Лорен онемела. Мать ведет с ней двойную игру?

В округе Хэммонд жила небольшая латиноамериканская община, которая практически не пересекалась с «белым» населением, если не считать домашних уборщиц, специалистов по стрижке газонов и других рабочих. Число латиноамериканских школьников все время росло, но пока ни одного преподавателя.

Ах да, есть привратник-латинос, который каждый раз, когда они сталкиваются в коридоре, приветствует ее с преувеличенной обходительностью: «Доктор Маккларен!»

А Беверли продолжала кипятиться: