Ночь, сон, смерть и звезды

– Том мне сказал о своих подозрениях. На прошлой неделе он заезжал к маме. Так вот, атмосфера, говорит, очень неприятная: не успел он войти в дом, как сразу почувствовал присутствие незнакомого человека. Практически его запах.

– Ты хочешь сказать, что… в доме кто-то живет? Мужчина? В нашем доме?

– Нет! Это было бы уже чересчур. – Беверли взяла короткую паузу. Было слышно ее дыхание. – До этого еще не дошло… пока. Как нам кажется.

– Но кто этот человек?

– Его зовут Хьюго Рамирес… или Мартинес. Он кубинец.

Лорен слушала и не верила собственным ушам. Их мать в отношениях с кубинцем! До сих пор Маккларены не знали ни одного кубинца, можно не сомневаться.

– Но как мама могла встретить кубинца? В прислуге у нас были филиппинки. Газон подстригали, по-моему, мексиканцы. Тут что-то не сходится.

– Говорю же тебе, Вирджил его знает. Он не рабочий! Кажется, мама с ним познакомилась на художественной ярмарке в Чатокве. Но мне она об этом ничего не сказала.

– Тогда откуда об этом знает Вирджил?

– Господи, Лорен! Да не все ли равно, откуда он знает. Главное же не это.

Беверли говорила взахлеб и не слишком внятно, так что Лорен не совсем понимала природу ее переживаний. Но одно было ясно: их всех предали.

Да, Джессалин ее обманывала. Даже если ее отношения с «кубинцем» вполне невинные, могла бы и сказать.

Разве умолчание не есть обман? Нежелание открыть правду. Лорен вспомнила этот ужин на кухне: любимую с детства еду (испанский омлет и зерновой хлеб), которую Джессалин с радостью приготовила, а она с жадностью съела. Они обсуждали – то есть говорила одна, а другая слушала – путешествие на Бали или в Таиланд. И один раз зазвонил телефон, и мать, вместо того чтобы, как обычно, это проигнорировать, пошла проверить номер звонившего, но трубку не взяла. (Может, это был таинственный кубинец? Записи в любом случае он не оставил. Лорен тогда решила, что звонил адвокат, а Джессалин это никак не прокомментировала.)

В тот вечер Лорен призналась матери, что после смерти Уайти – и даже раньше, со дня его госпитализации, – ее сон «стал ни к черту» и она по самым пустяшным поводам пускает слезу – например, читая газетный некролог, посвященный человеку, которого она даже не знает.

– Джеймс Арнесс, помнишь такого? Папе он очень понравился в телесериале «Пороховой дым».

О своих школьных врагах ей рассказывать не хотелось, чтобы не расстраивать мать, и тем более об изощренных защитных мерах, которые ей приходится принимать.

– Ой, мама, что это? – Она увидела на диване странную штуковину в виде яйца из ярко-зеленой пряжи и белых перьев, напомнившую ей пародии на «искусство» в телевизионных комедиях.

Джессалин, смутившись, сказала, что это произведение художника-нигерийца, живущего в Хэммонде. Лорен поинтересовалась, сколько эта штука стоит (стандартный вопрос), и, услышав ответ, от души расхохоталась:

– Как говаривал Барнум[24], «каждую минуту рождается лох».

– Но оно такое красивое…

– Ну да, зелененькое. И Мэкки еще не порвал его на мелкие кусочки.

Было ли что-то еще? Какие-то намеки? Мама как-то по-особенному хлопотала вокруг хрустальной вазы со сладко пахнущими белыми цветами – лилиями? – которую поставила на кухонный стол между ними, точно посередке.

Игральные кости

Уайти говорил: Твоя жизнь, дорогая, в собственных руках.

Она разжала кулак – и увидела на ладони пару глаз. В ужасе отшатнулась.

А в другой раз посмотрела – уже не глаза, а игральные кости.

Старинные, из слоновой кости. Доставшиеся мужу по наследству. Она их нашла в ящике бюро рядом с запонками, старыми наручными часами и маникюрными ножничками. Игральные кости утратили первоначальный цвет, приобрели желтушно-сероватый оттенок.

Уайти говорил: Бросай кости, дорогая. Смелее!

До ее слуха доносился перезвон музыки ветра с задней веранды. Одновременно успокаивающий и тревожный. Как запах эфира.

Ночью зарядил дождь. Он барабанил по полуоткрытым окнам спальни. Утром она могла дотронуться голыми ступнями до вымокших прозрачных занавесок.

Ступить босыми ногами на пол – немного страшновато. Она сделала несколько боязливых, неуверенных шажков.

А мужа она умоляла: Нет! я не хочу бросать кости.

Это не ее. Никаких рисков. Ее брак был сродни огромной ласковой сети, которая поймала их двоих и надежно, неразрывно сохраняла вместе, пока Уайти не ускользнул навсегда, и теперь она барахтается в сети одна.

Она не желала бросать кости, потому что отныне это ее жизнь, а не его.

И тут он ей сказал: Бросай кости, дорогая. Твоя очередь.

Дорогой Хьюго

Жизнь – это не только скорбь.

Она написала ему письмо от души.

Послала и забыла.

Написала впопыхах, оросив листок слезами.

В обращении – Дорогой Хьюго — не было расчета. Она это не обдумывала, не взвешивала.

Само письмо писалось, чтобы предать случившееся забвению.