Больше всего (сказала она сестре Лорен и брату Тому) ее беспокоило то, что их мать явно не понимала всей серьезности ситуации и собственной безрассудности.
– Ей было стыдно, и она извинялась перед нами… но не за то, что привела домой сумасшедшего, который мог ее убить, а просто за то, что совершила глупость, подняв нас с постели. Ей было стыдно только за это.
– Ты видела этого сумасшедшего? – спросила ее Лорен.
– Я уловила его запах! Запах дикого зверя.
Лорен привыкла во всем не соглашаться с распаленной сестрой, но в этот раз, похоже, та была права.
– Что ж… Нам следует лучше за ней приглядывать.
–
Беверли с горячностью что-то говорила еще несколько секунд, пока до нее не дошло, что младшая сестра оборвала связь.
Том, получив сообщение про бездомного, примчался к матери, вооруженный бейсбольной битой. Джессалин встретила его с повинной и сопровождала сына, пока тот обшаривал дом, гараж, старый сарай и все потаенные уголки, где мог прятаться незваный гость.
– Том, прости меня за недооценку. Этот несчастный ни в чем не виноват. – Джессалин запыхалась, стараясь не отстать от разъяренного старшего сына, готового обрушить бейсбольную биту на пока отсутствующую голову. – Больше такого не повторится, я тебе обещаю.
Внизу у речки Том обнаружил примятую траву, возможное свидетельство того, что там переночевал человек.
– Мама, представь, что сказал бы отец! Ты ведь знаешь, как его раздражало любое появление чужака в наших владениях, даже канадских гусей!
На следующий вечер Том снова прикатил, чтобы прочесать владения с фонариком. Но уехал ни с чем, и только на пересечении Олд-Фарм-роуд и Милл-Ран, в миле от дома, в сгустившихся сумерках вдруг заметил одинокую фигуру, взъерошенного мужчину с наплечной сумкой. Это совпадало с расплывчатым описанием матери.
В этих местах странно было видеть пешехода. Ладно бы молодой джоггер. Значит, бездомный.
Том затормозил и, опустив стекло, выкрикнул изумленному мужчине:
– А ну, проваливай, откуда пришел! И чтобы я тебя здесь больше не видел.
И бейсбольной битой показал направление. Он тяжело дышал, зрачки пылали. Взъерошенный мужчина не стал задавать лишних вопросов, а просто развернулся и побежал, прихрамывая, в ночь, и быстро пропал из виду.
Не дождавшись ответа, она очнулась от шлепка по лицу. Словно пучком мокрой травы, острой как лезвие.
В постель, уютное гнездышко из простыней и стеганого ватного одеяла, Джессалин взяла потрепанный том Артура Кестлера «Лунатики: История того, как менялись представления человека о Вселенной». Одна из важнейших книг в библиотеке Уайти (в чем он сам признавался), откуда он любил цитировать начальную фразу: «Мы можем лишь добавлять что-либо к нашим знаниям, а вот отнимать – нет».
И это должно внушать оптимизм? Джессалин никогда не ставила под сомнение истинность сего изречения, услышанного от мужа в 1959 году. А вот сейчас засомневалась. Один-единственный «удар» способен стереть в мозгу практически знания всей жизни, накопленные с таким терпением. А сколько наносных знаний мы теряем!
Нетрудно себе представить социальные общества и цивилизации, пережившие своего рода удар и навсегда утратившие свою историю и память, как это случилось после ледникового периода. Она никогда не поднимала эту тему с Уайти, он не любил обсуждать «серьезные материи» с дорогой женой, в отличие от друзей и приятелей, разговоры с которыми ей порой приходилось слышать краем уха.
Прочел ли Уайти все пятьсот с лишним страниц «Лунатиков», Джессалин не знала. А задавать такие личные вопросы она себе не позволяла.
Полки мужа забиты справочной литературой: энциклопедии, исторические, научные, философские книги, литературная критика: «Космос», «Краткая история времени», «Идеальный шторм», «Мудрость мира», «Битва за Бога», «Великое поколение», «Команда соперников: политический гений Авраама Линкольна», «Эгоистичный ген», «Целеустремленная жизнь», «Искусство быть счастливым», «Краткая история почти всего на свете», «Хаос: создание новой науки». Каждый год Уайти собирался провести весь август в гамаке за чтением книг – к черту бизнес, к черту погоню за деньгами. Но как-то все не получалось. Уже через два-три дня вдали от конторы он начинал скучать, становился беспокойным и раздражительным и в результате возвращался к работе.