Ночь ведьмы. Книга первая

Пожилая женщина в глубине зала вызывающе глядит на священника, плотно сжав губы. Молодая пара отворачивается. Мужчина, весь в грязи и саже – должно быть, он зашел в церковь в перерыве между работой, – его голова опущена, челюсти сжаты.

Еще есть надежда на истинный мир. Эта мысль придает мне сил идти дальше.

Я позволяю двери захлопнуться за моей спиной и поднимаюсь на второй этаж Порта-Нигра, в штаб-квартиру хэксэн-егерей.

– Идем, – приказывает коммандант Кирх, раздражаясь моим промедлением. Дитер ведет меня в свой кабинет, и я бросаю взгляд на каморку, в которой был заперт Бертрам. Бертрам сказал, что его освободили от наказания, но я подозреваю, что причина не столько в том, что Дитер простил его, сколько в том, что коммандант нашел другого, кого можно было бы поместить в крошечную камеру пыток. Интересно, кого из охотников постигла несчастная участь?

Дитер непринужденно садится за стол, кладет длинные руки на подлокотники стула.

– Тебе не кажется, что есть некая ирония в том, что ты отправился за своей сестрой, а вместо этого привел мне мою?

Я молча киваю.

– Полагаю, ты понимаешь, что моя сестра является ведьмой куда более ценной для сожжения, не так ли? – спрашивает Дитер небрежно. Его голос звучит расслабленно, будто мы обсуждаем варианты ужина.

Не уверен, что следует ответить. Мы уже обсудили то, что Фрици настоящая ведьма, но это было прежде, чем я узнал, что она сестра Дитера. Теперь мне приходится быть особенно осторожным в выражениях, чтобы не показалось, будто я указываю на то, что с кровью Дитера что-то не так.

«Ее мать – его мать – тоже была ведьмой, – думаю я. – Дело и правда в крови. Но не в нем?..»

Не потому ли он так сильно ненавидит ведьм, что у него по праву рождения должна быть сила, но ему не досталось магии? Такая ярость, как у него, должна быть чем-то подпитана, и зависть – причина не хуже любой другой.

– Охотники часто сравнивают тебя с твоим отцом, – продолжает Дитер. Он взмахивает рукой, предлагая мне сесть. – Но я заметил, что ты никогда этого не делаешь. Ты редко его упоминаешь.

Я присаживаюсь на краешек стула, мои нервы на пределе.

– Да, – соглашаюсь я.

– Я не помню своего отца. Почти не помню отца Фрици. Мать растила нас одна. – Дитер берет ножик и начинает вычищать им грязь из-под ногтей. Он поднимает взгляд на меня. – Я убил ее. Свою мать. Я смотрел, как она горит. Я не отступил даже после того, как пламя обуглило ее кожу и сожгло волосы. Я наблюдал за каждой секундой ее мучений.

Моя кровь превращается в ледяную воду, но я не двигаюсь. Голос Дитера спокойный, обыденный.

– Вонь стояла… – Он вздрагивает, будто это было самое худшее, тот запах. – Но знаешь, это было и захватывающе. Ты удивишься, узнав, насколько стойким может быть человеческое тело. Как долго оно может гореть.

– Бог создал нас по своему образу и подобию, – глухо произношу я.

– У меня на душе становится легче, – продолжает Дитер, – от осознания, что ты готов сделать то же со своей сестрой. – Нож в его руке застывает, острие вонзается ему под ноготь так, что меня передергивает. Его глаза горят нетерпением, когда он смотрит на меня. – Ты бы сделал это, не так ли? – спрашивает он, и в его словах звучит маниакальная ярость, а голос повышается. – Ты бы наблюдал, как горит Хильда Эрнст. Ты бы слушал ее крики и не отвернулся. А после ты бы срезал ее хрустящий труп со столба, да?

Из-под ногтя Дитера показывается крошечная капелька крови.

– Да, – шепчу я, наблюдая, как кровь окрашивает кутикулу ногтя в красный цвет.

– Я знал, что ты подходишь для этой работы! – радостно восклицает он. Он приподнимает нож, вонзает лезвие в стол и протыкает пергамент с печатью архиепископа. – Завтра утром ты разожжешь костры, а после сможешь помочь мне кое с чем еще.

– Коммандант? – не понимаю я.

Дитер встает и подходит к крошечной каморке, отпирая ее. Он одаривает меня застенчивой улыбкой, словно делится со мной кусочком украденного торта. Пинает ботинком дверь, открывая чулан и показывая того, кто заперт внутри.

Я замираю. Не уверен, что смогу хоть что-то сказать, потому что отвращение ослепляет меня.

Девочка, находящаяся в камере, достаточно мала, чтобы сесть на пол, подтянув колени к подбородку, на ее бледной коже видны порезы и царапины, которые она получила, пытаясь устроиться в тесном пространстве. Ее щеки ввалились, кожа приобрела землистый оттенок – ей отказывали в солнечном свете, в еде. Она болезненно моргает, пытаясь приспособить зрение, привыкшее к кромешной тьме внутри чулана. Закрывает лицо руками, и я вижу, что в тщетных попытках выбраться из каменного плена она ободрала ногти до крови.

Дитер садится на корточки перед ребенком, покачиваясь на пятках. Он пробует ущипнуть ее за щеку, и девочка рычит, пытаясь укусить его за руку, но он слишком проворен и просто посмеивается над ней.

– Ее тоже завтра будут сжигать? – спрашиваю я глухо.

При звуке моего голоса она поворачивается ко мне. Ее взгляд полон ярости, чистой, неподдельной ненависти. Ей не больше десяти, но не сомневаюсь, что она убила бы меня, если бы могла.