Ночь ведьмы. Книга первая

– Спасибо, – произношу я. Чтобы не думать, как близко мы друг к другу.

– За что?

Мой палец скользит вниз, от линии роста его волос к впадинке между темными бровями, и его веки закрываются. Он тихо гортанно стонет.

«Schiesse».

– Что? – спрашивает он.

О Триединая, спаси меня, я сказала это вслух.

Я сглатываю и наношу еще немного зелья на палец.

– За… за все, что ты для нас сделал. Я знаю, ты отдаешь Лизель свою порцию еды. Знаю, что готов работать до полусмерти, чтобы обеспечить нашу безопасность, – и поэтому я спорю с тобой и буду продолжать, потому что не допущу, чтобы забота о нас тебя погубила. Не позволю тебе умереть. Я буду оберегать тебя так же, как ты оберегаешь нас, нравится тебе это или нет.

Его лицо расплывается в широкой улыбке, глаза по-прежнему закрыты.

– Мне вдруг представилось, каково было бы снова встретиться с твоим братом. Как мы с тобой будем кричать друг на друга, чтобы другой спасался.

– И ты будешь тем, кто уступит, потому что это мой брат и это моя обязанность.

– Нет. Ты убежишь. Он мой коммандант. Ответственность лежит на мне.

– Он колдун. А ты нет. Ты убежишь, а я сражусь с ним.

– Фрици…

– Замолчи. Не двигайся.

– Я не двигаюсь.

– Нет, ты мне мешаешь. Ты продолжаешь… отвлекать меня. – «Отвлекать меня». – Schiesse, я хотела сказать что-то другое.

Отто хмурится, и на лбу у него появляются морщинки, он приоткрывает глаза, чтобы посмотреть на меня. Но он больше ничего не говорит, только не сводит с меня взгляда, пока я рисую защитный символ.

– Я лишь хотела поблагодарить. Чтобы ты знал, что я ценю то, что ты для нас делаешь. – Мой голос стихает до шепота. – Ты… исключительный, Отто Эрнст.

– Исключительный? – переспрашивает он, выгибая бровь.

– Ну сносный, по крайней мере.

Я пытаюсь отшутиться, но его глаза не отрываются от меня, и я стараюсь не смотреть на него. А затем Отто говорит, и его голос звучит хрипло:

– С тобой все становится проще.

Я убираю оставшееся зелье в карман и наклоняюсь вперед, чтобы подуть на защитный символ на его лбу, и что-то в его позе меняется, когда мое дыхание касается его кожи. Что-то в его плечах, может быть, это напряжение. Я вижу, как блеск символа исчезает, но замираю, приоткрыв губы, задерживаясь так близко от него, что чувствую запах пива, которое он пил, хмельного и легкого, чувствую пульсацию его дыхания на своей ключице.

Все внутри меня переворачивается, мир наклоняется, и я начинаю покачиваться, но удерживаюсь, схватив Отто за плечо, что, однако, только приближает меня к нему.

Мои губы касаются его лба. Высохшего символа.

Я застываю.

Его руки сжимают мои бедра, и я ощущаю всю глубину этого момента – мои губы на его лбу, его пальцы сжимают мне юбку, а моя рука – его плечо.

Пауза затягивается и становится такой же огромной и глубокой, как Лес, и я больше не могу ее выносить.

Я всхлипываю, прижимаясь к Отто, последние дни давят на меня, и во мне нарастает отчаянное желание замереть в этом моменте, поцеловать его и забыться.

Его пальцы сжимают мои бедра почти до боли, а руки дрожат от едва сдерживаемого напряжения.

– Фридерика, – бормочет он в воздух между нами, которого не хватает. – У меня в голове сейчас проносится тысяча мыслей. Ты должна рассказать, что у тебя на уме. Сейчас.

Этот требовательный тон.

Всепоглощающая близость.

Удивительное самообладание, от которого я схожу с ума.

– Думаю, – начинаю я, проводя губами по его виску и щеке, пока наши носы не соприкасаются, а его рот не оказывается так близко, что я чувствую его пряный вкус, – что хочу, чтобы ты прижал меня к стене этого замка и заставил увидеть этого твоего бога.

– Verdammt, Liebste[47], этот твоя язык…

А затем он овладевает этим языком. Поглощает его, и его губы оказываются такими же безжалостными, как и его руки, врезаясь в мои с такой силой, что я отшатываюсь, и только его рука, обхватившая меня и прижавшая к себе, спасает от падения.

Нарастающее желание пронизывает меня волной ощущений, достигая кончиков пальцев, которые запутываются в его волосах, подбирается к самому центру моего естества, когда его язык проникает внутрь, переплетаясь с моим. В этом поцелуе каждый наш спор, наша борьба за то, чтобы принести друг другу удовольствие. Отто наступает, я отталкиваю его: почувствуй все первым, почувствуй сильнее…

Он грубо поворачивает мою голову в сторону, обнажая мою шею, чтобы скользнуть языком вниз с таким мастерством, что я оказываюсь на грани. Мое хныканье перерастает в стон, и я уступаю, растаяв в его руках.

Я позволяю ему победить, потому что не могу понять, зачем он разрешает мне прикасаться к нему, не говоря уже о том, что для меня загадка его желание прикасаться ко мне. Я перевернула его жизнь, сломала все своим горем, а он заключает меня в объятия и прижимается губами к моей коже с благоговением литургии, будто в этот момент видит что-то святое в том, чтобы заставить меня застонать.