Ночи становятся короче

Лаци положил на стол кисточку и вклеил в стенную газету последнюю статью. Из соседней комнаты вышла Жужи Шюте, которая печатала эту статью на машинке. Она остановилась за спиной Лаци и через плечо смотрела на большой, красиво разрисованный лист ватмана.

— Ну, как газета, господин редактор? — поинтересовалась девушка.

— Не хуже «Правды». Есть только одно серьезное упущение: на этой неделе читатели не найдут в газете нового стихотворения Жужи Шюте. Из-за этого, собственно, следовало бы выпустить номер в траурной рамке…

— Я вот поддам тебе сейчас, тогда узнаешь! А за твои шуточки я с сегодняшнего дня ни строчки не буду писать в вашу газету.

Задрав нос, она с обиженным видом вышла из комнаты.

— Не глупи! — крикнул ей вдогонку Лаци, но дверь за девушкой уже захлопнулась.

Лаци и Жужи тянулись друг к другу. Жужи писала в газету страстные стихи, бичующие фашизм, и сентиментальные стихи о пролетарских девушках; она всегда всем помогала, кто бы к ней ни обращался, печатала на машинке заявления с просьбой на получение квартиры, различного рода доклады, зажигательные речи, помогала натирать полы, заклеивать бумагой выбитые стекла в окнах, вела протоколы на партийных собраниях, горячо спорила о политике и восхищалась хорошими стихами.

Это была очень чувствительная, но мужественная девушка. Она старалась убедить себя в том, что сознательная девушка из рабочей семьи должна быть принципиальной в борьбе с классовыми врагами. Высокая и худощавая, с плоской грудью, она не очень нравилась парням, однако Лаци украдкой поглядывал на ее бедра и сильные длинные ноги. Ему нравилось, что Жужи хвалила его статьи. У них находилось много общих тем для разговоров. Они часто оживленно беседовали, спорили.

Вскоре Жужи вернулась.

— Я посоветовала бы тебе до прихода Фюлепа газету не вывешивать. Меня беспокоит твоя статья о Хайагоше. Может быть, он не такой уж проходимец, каким ты нарисовал его в своей статье. Он мещанин, но всегда тянулся к демократии, и немцы пытали его…

— И при всем своем демократизме он наделал столько пакостей! Можешь мне поверить!.. — взорвался Лаци.

— Каких таких пакостей?

Лаци почему-то вспомнил тот случай, когда Хайагош, встретив Магду, бросился целовать ее, но разве мог он рассказать об этом Жужи?

— Не будем об этом, — махнул он рукой. — Главное не это, а принципы и убеждения. Неужели это правда, что в Национальном комитете он напал на Фрезлера только за то, что священник Ковальски был арестован и посажен в лагерь?

— Напал на Фрезлера… Просто сказал, что водить каждый день по улицам священника нехорошо…

— Хорошо, ты лучше знаешь. — Лаци встал. — Если хочешь, можешь показать статью Фюлепу, а я пока схожу в магистрат…

— Ну и иди!

Жужи не стала спрашивать Лаци, что за дело у него в магистрате.

Радаи принял Лаци очень тепло и радушно. Лаци обратил внимание на доброту Радаи давно, еще когда они в первый раз встретились на балу в гимназии. Радаи не играл в равноправие. Он держался просто и естественно.

Вот и сейчас, увидев Лаци, он встал, вышел из-за стола и поздоровался с ним.

— Последний раз мы виделись мельком. Было это в подвале разрушенного дома, помните?.. Вы позвали меня к раненому… Звали его Шаньо, так кажется? Только тогда вы были в военной форме. Помню, за мной зашла Магда, только я уже ничем не мог помочь бедняге…

— Утром он пришел в сознание. Сильно страдал, кричал. Смотреть на него было страшно, — проговорил Лаци.

— Мне говорили. А с остальными что сталось?

«Разумеется, говорили, — подумал Лаци. — Еще просили помочь, вызволить из гетто братишку Шаньо, но ты не согласился. Правда, группа вскоре была распущена…»

— Вместе мы были недолго… Тогда жандармы, нилашисты охотились за нами… Кого убили, кого арестовали… Потом группа была распущена, и каждый был предоставлен самому себе. Наш командир Франци Бордаш рассказывал, что и он был тогда таким наивным, что пошел к русским в военной форме, ну и, разумеется, сразу же угодил в колонну военнопленных. Ему стоило большого труда объяснить, кто он такой… Потом ребята быстро нашлись и сразу же включились в работу.

— Прошу садиться. — Радаи показал на кресло. — Закуривайте, вот сигареты, достались мне от моего предшественника. — Дав Лаци прикурить, Радаи спросил юношу: — Чем могу служить?

Лаци не знал, как начать. От волнения на лбу выступили капельки пота.

— Я бы хотел жениться! — выпалил Лаци.

— Великолепно, поздравляю. — Радаи улыбнулся.

— Мы уже давно собирались, — быстро заговорил Лаци, — любим друг друга несколько лет, но при фашизме было не до этого, вот и… словом, всему свое время.

— Прекрасно! Так чем же я могу вам помочь?

— Загса, как такового, еще нет. А вы бургомистр, вот я и прошу…

— Да, да, конечно… — рассмеялся Радаи. — Не сердитесь на меня, пожалуйста, я совсем забыл об этом.

Радаи задумался. Потом сказал:

— Подождите-ка… Мы как-то беседовали… Да, да… Йене Риго говорил мне, что ты пишешь какую-то социографическую работу… Ты ведь работал на заводе у барона Ачаи.

«Сейчас было бы уместно сказать, — думал Лаци, — что мне очень приятно, что Радаи вспомнил об этом».