Ночью вся кровь черная

Речь моего отца совсем не понравилась Абду Тиаму, который очень и очень разозлился, но не показал этого. Абду Тиаму не понравилось, что отец сказал, будто он плохой староста. Абду Тиаму совсем не понравилось, что отец упомянул его лавку. Так что последнее, чего пожелал бы Абду Тиам, так это чтобы его дочь Фари соединилась с одним из сыновей Бассиру Кумбы Ндие. Однако Фари Тиам решила иначе. Фари Тиам отдалась мне в маленькой эбеновой роще, перед тем как я уехал на войну во Францию. Фари любила меня больше, чем честь своего отца, которой у того и вовсе не было.

XX

Третье, что я нарисовал доктору Франсуа, это мои семь рук. Я нарисовал их, чтобы и самому взглянуть еще раз на них, нарисовал такими, какими они были, когда я их отрубал. Мне было очень интересно проверить, как свет и тень, бумага и простой карандаш помогут мне их воссоздать, оживут ли они у меня на глазах, как ожила голова матери или голова Мадембы. Результат превзошел все мои ожидания. Видит Бог, когда я их нарисовал, мне показалось, что они только сейчас смазывали, заряжали, разряжали винтовку, которую держали перед тем, как мой тесак отделил их от предплечья мучеников с ничьей земли. Я нарисовал их одну рядом с другой на большом белом листе, который дала мне мадемуазель Франсуа. Я даже постарался изобразить волоски на их тыльной стороне, черные ногти, срезы – один лучше, другой хуже, – на запястье.

Я был очень доволен собой. Надо сказать, что тех семи рук у меня уже не было. Я подумал, что разумнее будет от них избавиться. И потом, доктор Франсуа уже начал успешно отмывать внутренности моей головы от военной грязи. Мои семь рук – это ярость, месть, безумие войны. Я не хотел больше видеть ярость и безумие войны, так же, как мой командир не мог больше выносить вида моих семи рук в окопе. Так что в один прекрасный вечер я решил их похоронить. Видит Бог, для этого я дождался вечера, когда светила полная луна. Я знаю, я понял, мне не следовало их хоронить при полной луне. Я знаю, я понял, что меня могли засечь из западного крыла нашего приюта, в тот момент, когда я рыл землю, чтобы их закопать. Но я подумал, что похоронить руки мучеников с ничьей земли при полной луне – мой долг. Ведь и убивать их мне помогала луна. Она пряталась, чтобы они не могли меня заметить. Они умирали во мраке ничьей земли. Они заслужили немного света.

Я знаю, я понял, что мне не следовало это делать, потому что, когда я закончил их хоронить, уложив предварительно в ящик, закрытый колдовским замочком, и обернулся на приют, мне показалось, что за одним из больших окон западного крыла проскользнула какая-то тень. Я знаю, я понял, что кто-то в приюте, должно быть, раскрыл мою тайну. Поэтому, прежде чем нарисовать мои руки, я выждал несколько дней. Я решил посмотреть, не выдаст ли меня кто-нибудь. Но никто ничего не сказал. Тогда, чтобы как следует промыть мою голову изнутри колдовской водой, я нарисовал свои семь рук. Мне надо было показать их доктору Франсуа, чтобы они вылезли у меня из головы.

Мои семь рук заговорили, они всё рассказали моим судьям. Видит Бог, я знаю, я понял, что мой рисунок меня выдал. После того как доктор Франсуа их увидел, он больше не улыбается мне, как прежде.

XXI

Где я? Мне кажется, что я возвращаюсь откуда-то издалека. Кто я? Я еще не знаю. Мрак окутывает меня, я ничего не вижу, но понемногу чувствую, как тепло дает мне жизнь. Я пробую открыть глаза, которые мне не принадлежат, пошевелить руками, которые как будто не мои, но вот-вот станут моими, я предчувствую это. Ноги здесь…

Смотри-ка, я чувствую что-то под призрачным телом. Клянусь тебе, там, откуда я явился, все неподвижно. Там, откуда я явился, нет тел. Я был нигде, но сейчас чувствую, что живу. Я чувствую, как обретаю тело, воплощаюсь. Чувствую, как меня одевает плоть, напоенная горячей, красной кровью. Я чувствую, как рядом с моим животом, моей грудью шевелится другое тело, это оно вливает в меня тепло. Я чувствую, как от этого теплеет моя кожа. Там, откуда я явился, тепла нет. Там, откуда я явился, клянусь тебе, нет имен. Я сейчас подниму веки, которые еще не мои. Я не знаю, кто я. Я не знаю еще моего имени, но вот-вот вспомню его. Смотри-ка, тело подо мной больше не шевелится. Смотри-ка, я чувствую под собой его неподвижное тепло. Смотри-ка, я чувствую вдруг, как чьи-то руки ощупывают мне спину, спину, которая еще не совсем моя, поясницу, которая тоже еще не моя, затылок, который тоже еще не мой, но, благодаря их нежному прикосновению, я его уже начинаю ощущать своим. Смотри-ка, руки вдруг похлопывают меня по спине, по пояснице, царапают затылок. От этого царапанья тело, которое было не моим, становится таковым. Клянусь тебе, это так приятно – выйти из небытия. Клянусь тебе, я был там и не был.

Ну вот, у меня есть тело. Впервые в жизни я кончил внутри у женщины. Клянусь тебе, впервые. Клянусь тебе, это так здо́рово.