Ночные бдения

– Я верю, но нам пора. Не хочу думать, что ждет впереди, нам стоит плыть по течению, когда-нибудь оно вынесет нас на берег, я буду молиться, чтобы мы оказались на одном берегу.

Еще раз поцеловав меня, она исчезла в чащобе. В руке у меня остался ее амулет. Сейчас, глядя на него, я вспоминаю тот вечер, и слезы застилают мне глаза. Нет! Тот, кто любит, не рассуждает о любви. Именно так сказал Люся.

Когда я вернулся в лагерь, Нао удивленно посмотрел на меня и поинтересовался, с какой радости я выкупался в такую холодную пору. Я сказал, что упал. Я упал и летел долго-долго, пока паутина мироздания не зацепила меня и не втянула в неведомый мир зазеркалья, где чувства ярче, а жизнь полнее, я барахтаюсь в этой паутине, а когда умру от голода и истощения, Бог приютит меня в мягком небытии.

Нао ничего не понял.

часть четвертая

«Император»

1.

Через неделю мы с Нао подъезжали к каменным стенам Города Семи Сосен. Молодой артак оказался знающим и приятным попутчиком, вследствие чего мы еще больше сдружились. Что это был за человек! – веселый и смелый, озорной и добрый, он не упускал случая пошутить надо мной, бедняжкой Адриатой. Переодеваться в женское платье я не стал, лишь натянул на голову свой подстриженный черноволосый парик, чтобы скрыть цвет волос, единственный в своей неповторимости во всей Империи. С сережкой в ухе, в расшитом золотом кафтане Нао, на горячем скакуне и с мечом на поясе, я чертовски напоминал пирата.

Тот путь, которым мы возвращались, отличался от того, каким мы с Дупелем удирали от Маклаки. Выйдя из леса, мы попали в Лассаго – город, куда первоначально хотел привести меня невменяемый ныне артак. Маленький уютный городок торговцев и охотников. Первые – покупали все, вторые не гнушались охотиться на путников. От Лассаго до Города Семи Сосен вела прямая и очень удобная дорога. Дождей не было давно, поэтому по хорошо укатанной дороге лошади шли быстрой удобной рысью.

Я боялся, и хотел в Город Семи Сосен. Боялся той жизни, того бурного потока, который ждал меня там, опасности, войны, но и одновременно трепетал от предвкушения всего того же. Храбрость в борьбе! Наслаждение в опасности! Но я с тяжелым сердцем покидал Саламанский лес. Я там был счастлив! Я там полюбил женщину, которая оказалась столь непостижима, чтобы, любя, отвергнуть меня, узнав, что я женат, хотя бы и не по-настоящему. Я любил разных женщин, но эта любовь была любовью служения, самоотречения, самая сладкая – недостижимая любовь. Чувство, которое я мог выразить лишь в отваге и собственной гибели.

Меня отвергла женщина, но я не чувствовал себя оскорбленным, я не считал зазорным и стыдным быть не принятым, – я был отвергнут такой женщиной! – это так же приятно, как быть ею обласканным. Меня грело сознание, что она тоже любит, возможно, так же сильно, как я ее, а возможно, и сильнее, ведь для Шанкор не существовало полутеней, получувств, полуцелей. Сердце разрывалось от желания быть с ней, любить ее так, как никого больше. К черту все: воспоминания, прошлую жизнь, цели самоутверждения, помыслы и мечты! Ничего мне не надо, кроме этой женщины. Нет, теперь я не стремился вернуться в свой мир, я не проклинал этого, я рвался назад, в Саламанский лес, к ручью. Да разве зная, что произойдет, я позволил бы ей касаться моих рук?! Ах, Серпулия, какую жестокую шутку сыграло со мной глупое благородство, как по-идиотски все вышло! Желая сделать счастливой тебя, я себя сделал настолько несчастным, что тоска по женщине перекрыла даже тоску по дому!

Видя мое тоскливое настроение, Нао всячески старался меня развлечь. Он рассказывал историю своей страны, заметив мое невежество в этом вопросе, веселил прибаутками из жизни, тренировал мое умение владеть мечом, удачно заметив, что все, что я умею, – заслуга Пике. Каким он был прекрасным бойцом, но он ведь меч держал с трех лет, а я впервые его увидел не в музее два года назад. До чего здорово ощущать в руке тяжелое острое оружие, да еще и понимать, что в твоей руке оно становится опасным и грозным. В свою очередь Нао просто влюбился в хозяина зверя и с завистью смотрел, как ловко я им управляюсь. На вопрос, откуда у меня такой великолепный кинжал, я рассказал ему историю пребывания в хотской деревне. Нао слушал с жадностью и по несколько раз просил меня повторять о том, как я победил серебряного зверя, как бился на руинах деревни, как разделался с пиявкой Донджи. Все эти рассказы я обильно сдабривал прикрасами и выдумками, новыми подробностями моего несуществующего геройства. Нао, который восхищался мною и до этого, теперь зауважал еще сильнее, считая меня не только каро, но и великим воином, как когда-то думал Хоросеф, пока не убедился в обратном.