Ночные бдения

Караульный вздрогнул так, будто ему под лопатку всадили иглу, и затравленно оглянулся на меня.

– Эй, друг, – повторил я. – Иди домой, спасай свою семью, ведь у тебя есть семья – я кивнул на его отметины на руках. – Спасайся сам, скоро здесь будут люди набожника, а они не пощадят никого, ты же знаешь. Чего тебе сторожить меня, я не преступник и не сделал тебе зла.

Страж заткнул уши и отвернулся, сделав рукою магический знак, защищающий от демонов. Я сплюнул и вернулся на кровать: все верно, мне ни за что не уговорить этого идиота покинуть пост, он будет сидеть здесь до тех пор, пока Беристер не снимет с него голову. Я мог бы выломать ставни и убить парня, но пока я буду ломать, он раскричится на всю округу, и на подмогу прибегут те двое, что караулят у двери.

Весь день никто не приходил ко мне, даже Хоросеф, хотя я ждал его, чтобы узнать свою судьбу и убить. Страх и злость перемешались во мне, я не находил себе места, и не мог ни о чем думать.

К вечеру раздались стенания, это был заунывный плач отчаяния и боли, к нему присоединился горестный вопль и стук копыт.

«Пришли», – подумал я, выглядывая в щель окна.

Мой сторож вскочил с чурбачка и стал тревожно вглядываться в темную уже улицу, которая, как прежде была пуста. Где-то вдалеке слышались крики, ржание лошадей и проклятия.

– Наверное, они на площади, – произнес я, снова испугав караульного. – Ты бы сходил, посмотрел, что там творится, я дам тебе за это империал.

Я достал из мешка монетку и показал ее парню, но тот лишь презрительно отвернулся. Что ж, глупость его была неподкупна.

Время тянулось немыслимо долго. Стало совсем темно, лишь где-то далеко виднелись вспышки факелов.

В волнении я не мог усидеть на месте и с кинжалом в руках метался по комнате. Я уже пробовал ломать двери и ставни, но и то и другое было надежно заперто.

Я остановился и прислушался – возле самого дома раздавались приглушенные голоса, в дверь постучали, но никто не открыл, тогда «гости» начали выламывать ее. Я догадывался, что это не Хоросеф пришел домой и даже не Донджи решил навестить его. Я молился, чтобы Фелетины не было дома. Наконец, дверь поддалась, и пришельцы вошли. По голосам их было трое или четверо.

Войдя, они тут же начали громить все, что попадалось им под руки, я слышал, как упал массивный деревянный стол, и в этом грохоте потерялись все звуки.

– Эти сволочи прячут добро в подвалах, ломай пол, – сказал один из пришедших, и тут же раздался треск досок. – Посмотри, что там.

Дверь в мою комнату сотряслась и прогнулась от удара, в панике я кинулся в угол и с головой зарылся в тряпье, моля бога помочь мне. Дверь, наконец, поддалась, и при свете факела, который пришедший держал в руках, я смог рассмотреть его. Это был невысокий коренастый мужичок, бородатый, одетый в какую-то меховую хламиду. В правой руке он держал большой меч, в левой – факел. Он поводил факелом вокруг себя и прокричал своим товарищам:

– Здесь нет никого! И ничего! Одно тряпье, видимо, это ихняя гостевая, пол здесь земляной и прятать негде.

Он развернулся и вышел из комнаты.

Через выломанную дверь я видел, как еще двое, весьма похожие на своего товарища, вытаскивали из подвала все, что мы с Хоросефом с таким трудом туда уложили. Свою работу они пересыпали солеными шуточками и солдатскими байками, и я догадался, что это и есть псы-хоты, а серая меховая хламида не что иное, как собачьи шкуры.

Долго, бесконечно долго, лежал я, сжимая в руке хозяина зверя, готовый в любую минуту броситься на защиту своей жизни, хотя и не в силах пошевелиться от сковывающего меня страха перед лохматыми захватчиками.

Но вот все затихло, последний звук ушел из пустых комнат. Я остался один. Я высунул голову и вытянул шею, стараясь увидеть как можно больше, – но ни шороха, ни движения. Я вылез из тряпья и первым делом глянул в щель между ставнями. Неясная тень метнулась от окна к дверям, и я подумал, что это, верно, мой караульный или кто-нибудь из «гостей». Постояв, не шевелясь, еще несколько минут, я тихонько двинулся к общей комнате.

Невероятный разгром поразил меня до крайности, стол был опрокинут, шкуры зверей сорваны со стен, пол выломан, то тут, то там валялись корешки саракозы и рассыпанное зерно. Тут взгляд мой наткнулся на окровавленную руку, торчащую из-под перевернутого стола; до боли была знакома мне эта рука, столь безжизненно лежащая теперь. Со стоном отчаяния я бросился к столу и попытался его поднять, поистине только отчаяние способно перевернуть мир! Громада сдвинулась и открыла моему взору окровавленное тело Фелетины. Кинжал с богато инкрустированной ручкой торчал из ее живота, грудь резко и тяжело вздымалась, глаза были безжизненны и смотрели в воздух. С болью склонился я над нею, почувствовав, что она умирает, и я ничем не могу помочь ей, и тут острое лезвие тонкого клинка крепко уперлось в мое горло. Я замер.

– Не шевелись, иноземец, – прокаркал ненавистный голос Донджи. – Не шевелись, иначе я выпущу твою кровь, как псы-хоты выпустили кровь прекрасной Фелетины. Во имя своего бога, не шевелись!