Ночные бдения

– Работу? – удивилась она. – Но разве ваши дети недостаточно заботятся о вас, что вам приходится искать работу? Вы можете обратиться к градоправителю, и он заставит их с больше заботой относиться к вашим сединам.

– Ах, Милам, – с горечью проговорил я. – Нет у меня детей. Они все погибли, – соврал я. – И вот теперь некому протянуть мне кусок хлеба и стакан воды, а я слишком горд, чтобы идти побираться. Пусть простит меня Светлоокий, если я не прав.

– О! О! – только и сказала женщина, заливаясь слезами.

– Когда-то, Милам, – продолжал я давить на жалость, – я правил целой деревней, но она сгорела, и нужда погнала меня в Город искать себе пропитание. И вот уже битый день я хожу по базару, и никто не хочет принимать на работу старика, который, возможно, не сегодня-завтра умрет.

– Я, я приму вас на работу, – поддавшись мне, сказала Милам. – Если вам не претит торговля хлебом, вы можете сидеть здесь с рассвета до заката, до пяти ударов и продавать мою выпечку. Это ходовой товар, и выгодно его продавать на выходе с базара голодным людям. Тогда, возможно, если все получится, я смогу больше печь и заботиться о детях. Плата – один империал в день.

– Могу я начать завтра? – спросил я, вдохновленный надеждой.

Милам мило улыбнулась, что означало согласие.

Вот так я и стал торговцем, торговцем хлебом, и ведь это именно то, чего я так хотел в прошлой жизни. Насмешка судьбы!

Вернувшись на постоялый двор, я отблагодарил хозяина за хороший совет. Он сквасился и сказал, что советы ничего не стоят, и я могу не платить.

Удивительная страна!

Я поднялся в свою комнату и проспал весь остаток дня и всю ночь до рассвета. Мне впервые снилась сгоревшая деревня и Хоросеф, яростно размахивающий мечом.

2.

Вот так я и начал трудиться со славу Милам и своего живота, причем последнее интересовало меня гораздо больше.

Кстати, несколько слов о первом. За все то время, что я работал торговцем до встречи с Пике, а это где-то порядка двух месяцев, видел я ее нечасто, раза два-три. Товар приносил и забирал обычно ее старший сын – Хуси, вихрастый, длинный, как жердь, но удивительно сильный. Каждое утро он привозил на тачанке булки и пироги, а вечером забирал непроданное, хотя редко что оставалось – торговля, в самом деле, шла бойко. Мальчишка был неразговорчив, и мне приходилось довольствоваться слухами о Милам, которые с удовольствием пересказывали торговцы. Милам содержала притон, где за весьма невысокую плату можно было прикупить пару девочек на ночь, да и сама хозяйка была не прочь порезвиться. В пользу этого говорило удивительное число ее детей – пятнадцать, подавляющее большинство которых были отпрысками мужского пола. Муж ее был заядлым пьяницей и бабником, так что материальной помощи с его стороны Милам могла не ждать. Прокормить такое количество голодных было делом нелегким, и только торговля, помогала ей содержать свою семью в достатке.

Мнение о ней, таким образом, было двояким: одни презрительно отворачивались, вспоминая, что она содержит притон, другие с состраданием протягивали ей руку; а меня ни в малейшей степени не интересовал род ее занятий, главное – она дала мне работу.

Каждый день, после распродажи, я отсчитывал от выручки ровно один империал, а остальное ссыпал в карман Хуси. Удивительная доверчивость! Никто и не пытался контролировать мою честность.

Работа у меня была адская. Вечный шум был ее обязательным атрибутом. Толпы народа вываливались с площади через ворота, а возле этих ворот я и сидел. Здесь было все: склоки и ссоры, толкотня и ругань, скрипящие повозки и клубы пыли, поднятые копытами проехавшего мимо конного. Иногда кто-нибудь из пестрой толпы останавливался, чтобы купить у меня булку, и обслужить его надо было быстро, иначе на дороге с потрясающей скоростью образовывалась пробка, и очень взрывоопасная пробка; как лава, начинала она кипеть, разнообразные ругательства камнепадом сыпались на головы.

К концу дня я был похож на выжатую тряпку, вернее на истоптанную тряпку, потому как это сравнение первым приходит мне в голову. Весь день мне морально приходилось защищаться от грязных скандалов и физически от грязных ног, в толкучке грозящих раздавить мои пироги и булки и оттоптать руки. Поистине, дорогой ценой доставался мне мой империал! Но самое ужасное случалось, когда кто-нибудь из знати решал проехать именно через южные ворота. Бешеный конный конвой разгонял толпу, не скупясь на пинки и удары мечом, народ буквально лез друг другу на головы. Тогда я быстро сворачивал мешковину с булками и запихивал ее за пазуху, иначе хлеб с моим низким столиком был бы растоптан. Больше всего я боялся этого, ведь тогда мне пришлось бы долго бесплатно работать, а это означало конец удобной жизни.