Ночные крылья. Человек в лабиринте

Приказ захватчиков был исполнен. Мы освободили дорогу и устало вернулись в Палерм, неприветливый, знойный, сонный город. В тот вечер в небесах я заметил пятерых Воздухоплавателей. Не знаю, чем приглянулся им город, но в эту безлунную ночь они, как будто желая утешить нас, снова и снова кружились над ним, трое мужчин и две женщины, призрачные, стройные и красивые.

Я стоял, наблюдая за ними, больше часа, пока моя душа, казалось, не оставила меня и не взмыла ввысь, чтобы присоединиться к ним. Их огромные мерцающие крылья пропускали сквозь себя звездный свет. Их бледные, худые тела напоминали изящные дуги – руки прижаты к бокам, ноги вместе, спины плавно изогнуты. Вид этих пятерых пробудил во мне воспоминания об Авлуэле и не приличествующие мне чувства.

Описав последний круг, Воздухоплаватели улетели. Вскоре после этого взошли ложные луны. Я вернулся в наше общежитие, и вскоре Олмейн попросила впустить ее в мою комнату. Она выглядела несчастной. В руках у нее была восьмиугольная колба с зеленым вином, не Тальянским, а каким-то инопланетным и, без сомнения, купленным по большой цене.

– Ты простишь меня, Томис? – спросила она. – Вот. Держи. Я знаю, ты любишь вино.

– Я бы вместо вина сейчас предпочел не слышать тех слов, – сказал я ей.

– От зноя у меня портится характер. Прости меня, Томис. Я сказала глупость и бестактность.

Я простил ее в надежде на более спокойное путешествие. Мы выпили большую часть вина, после чего она ушла спать в соседнюю комнату. Пилигримы должны вести целомудренную жизнь. Вряд ли Олмейн легла бы в постель с такой иссохшей древней окаменелостью, как я, но заповеди нашей приемной гильдии сняли сам вопрос.

Долгое время я лежал без сна, стегая себя плетью вины. В своем нетерпении и гневе Олмейн ужалила меня в мое самое уязвимое место: я был предателем человечества. Я терзался до самого рассвета:

– Что я наделал?

Я открыл нашим завоевателям нужный им документ.

– Разве у оккупантов было моральное право на документ?

В нем говорилось об унижениях, которые они терпели от рук наших предков.

– Что же тогда не так в том, что ты передал его им?

Победителям не принято помогать, даже если они морально превосходят вас.

– Небольшая измена – это серьезная вещь?

Маленьких измен не существует.

– Возможно, нужно исследовать сложность вопроса. Я действовал не из любви к врагу, но чтобы помочь другу.

Тем не менее я сотрудничал с нашими врагами.

– Это упрямое самоистязание попахивает грехом гордыни.

Но я чувствую свою вину. Я сгораю со стыда.

Таким бесполезным образом я провел всю ночь. Когда забрезжил рассвет, я встал и, посмотрев в небо, попросил Волю помочь мне найти искупление в водах дома обновления в Джорслеме, в конце моего Паломничества. После чего пошел будить Олмейн.

3

В этот день Сухопутный мост был открыт, и мы присоединились к толпе, которая переходила из Тальи в Африк. Я переходил мост во второй раз. Годом ранее – а кажется, будто уже давным-давно – я шел противоположным путем, из Агюпта в Роум.

Для паломников из Эйропа в Джорслем есть два основных маршрута. Северный предполагает путь через Темные Земли к востоку от Тальи, паромную переправу в Станбуле и далее в обход западного побережья Асьи до Джорслема. Лично я предпочел бы этот маршрут, поскольку из всех великих городов мира я ни разу не был в старом Станбуле. Но Олмейн была там, когда проводила исследования в свою бытность Летописцем, и город ей не нравился. Поэтому мы двинулись южным маршрутом – через Сухопутный мост в Африк и вдоль берега великого озера Средизем, через Агюпт и окраины пустыни Арбы и далее к Джорслему.

Настоящий Пилигрим идет только пешком. Олмейн была от этого не в восторге, и, хотя обычно мы шли своими ногами, мы при первой же возможности пользовались колесным транспортом. Олмейн останавливала колесницы самым бесстыдным образом. Уже на второй день нашего путешествия она усадила нас на колесницу богатого купца, державшего путь к побережью. Он не собирался делиться своим роскошным средством передвижения с кем-либо, однако не смог устоять перед чувственным, глубоким, музыкальным голосом Олмейн, хотя тот исходил из-под бесполой решетки маски Пилигрима.