Ночные разговоры

— У меня первые три дня следующей недели заняты на городской комсомольской конференции. Он вынул из папки бумажку, позвонил по телефону, пришел пожилой человек из коридора. Он протянул ему бумажку и приказал перепечатать, сказав: надо исправить на четверг. Тут же посмотрел на календарь, лежавший перед ним на столе, и проговорил: — "Нет, в четверг не могу, на пятницу исправь". Коридорный вышел, он встал из-за стола, протянул мне руку, глядя на меня в упор, произнес: «Я в тебе не сомневаюсь, хотя ты и недопонимаешь важности и сложности вопроса. В твоем распоряжении неделя времени, обдумай все хорошенько, прислушайся, присмотрись повнимательней к товарищам, сам заметишь — они все очень разные, говорят и думают по-разному. Тогда, в воскресение, все вы расходились во мнениях. Ты должен понять: нашей обязанностью является воспитать политически устойчивых людей. Это наша конечная цель!» После этих слов он крепко пожал мне руку. Странно, я вышел из его кабинета в приподнятом настроении. Помню, я даже подумал: может он прав, ведь существует капиталистическое окружение и борьба идей. Надо же нам стоять на своем. Если бы на фронте начали размышлять и сомневаться, а не воевать — безусловно победил бы враг.

Возле моего дома вспомнил: я же обещал прямо пойти к Краснопольскому. Я постоял у подъезда. Он ждет меня. Вместо того, чтобы повернуть обратно, я вошел в лифт и поднялся к себе домой. После обеда хотел сесть за уроки, бабушка спросила:

— Что у тебя за дела с этим Яшкой Краснопольским? Звонил перед твоим приходом, тебя спрашивал. Я уж и голос его забыла, одно время чуть ли не каждый день заходил.

— Ты знаешь, — сказал Мишка, — у моей бабки была чудесная особенность, она любила спрашивать, ее совершенно не интересовал ответ. Она задавала вопрос, чтобы самой поговорить. Она долго рассказывала про Краснопольского, называя его Яшкой, про мою тетку Эстер, которую я терпеть не мог за постоянное кривляние. Бабушка говорила и говорила, я слушал забывшись, не связывая эти бабкины байки с тем Краснопольском, к которому я должен был пойти прямо оттуда. Она называла его, как мальчишку, Яшкой. Это у нее была такая манера называть маминых знакомых не по имени и отчеству — так слегка пренебрежительно, свысока, как бы давая понять, — все это не серьезно, не то, что было когда-то раньше. Она еще долго бы говорила, я слушал. Но она вспомнила: ей надо в аптеку и только, когда она ушла, стало тихо, я даже вздрогнул:

— Яков Моисеевич сидит и ждет. Он должно быть волнуется. Я схватил со спинки стула пиджак и выбежал на улицу.

***

Краснопольский усадил меня на тот же диван против себя, сам, как в прошлый раз, с трубкой в руке, сел в кресло. На нем был тот же полосатый ковровый халат. Я рассказал ему все по порядку, стараясь ничего не упустить, я кончил, он покачал головой:

— Чувствую, — твои отношения с ним затягиваются. Может это и к лучшему. В этом деле очень важно умело отступить, чтобы не было больших потерь. Твое счастье, тебе так мало лет. Будем надеяться, по молодости лет обойдется. Надо постараться быть не глупее их — это шахматная партия, которая может оказаться с очень плохим исходом. Он встал с кресла, начал ходить по комнате, внезапно остановился передо мной, чуть покачиваясь, продекламировал:

"Но мы узнали навсегда,
Что кровью пахнет только кровь".

— Да — вот Ахматова, ее казнить, пытать ее будут. — Чуть повысив голос, обратился ко мне: "Ты же секретарь комсомольской организации школы, из таких они выращивают свои кадры, Ждановых из таких делают!". Последние слова он прокричал, весь покраснев.

Я не мог уловить связи между, произнесенными им словами. Его высокая, худая фигура вся изгибалась. Он никак в тот раз не мог усидеть на месте, от этого было ужасно неуютно. Меня раздражало его старомодное пенсне, которое он беспрерывно поправлял. Он удивительно был похож на тех трусливых интеллигентишек, которые всегда всем недовольны. После войны этот тип человека стал практически редкостью. Только те из них, кто случайно оказался где-нибудь далеко в отъезде в лето, когда началась война, или кто сумел эвакуироваться, уцелели. Про них после войны говорили: они первыми в городе начали умирать с голоду, и все же, несмотря на малочисленность, после войны их еще продолжали называть хлюпиками, нытиками. Чувствуя свою никчемность и ненужность, эти интеллигенты, частенько, сами себя определяли подобными уничижительными эпитетами. Казалось, эти неловкие люди в своих потертых длиннополых пальто, в старых шляпах, с портфелями подмышкой, в очках, иногда в довоенных пенсне, путаются в ногах простых советских граждан.

— Ты заметила, — спросил Мишка, — теперь, когда этих людей почти нет, они начинают вызывать все больший и больший интерес. Они для нас становятся более привлекательными, им уже кое-кто подражает… Я добавила: покойников любят.