Ночные разговоры

— С Яковом Моисеевичем… Я до сих пор не могу понять, как он остался жив и почему его даже с работы не выкинули. Это длинная и сложная история. — Мишка прервал свой рассказ: "Я что-то голоден, давай пообедаем". Мы молча сидели за столом. Я обдумывала его последнюю фразу про Краснопольского, уже собиралась задать ему вопрос, что же он сделал с этим Яковом Моисеевичем? Он опередил меня, задав мне гипотетический вопрос: можно ли считать преступником человека, который не осознает что делает? В какой мере, в таком случае, вина ложится не только на него, но и на общество, в котором он воспитывался, в какой мере виноваты те конкретные люди, которые оказали на него влияние. Помню, мы оба решили: этот вопрос или подобный ход мысли, видимо, свойственен не только нам. Не случайно об этом так много нынче говорят. Вопрос этот, решили мы, возник в результате сравнения культа личности с фашизмом или даже точнее (страшно произнести вслух), с нашим социализмом, который оказался живучее фашизма…

— Я тебе, по-моему, уже как-то рассказывала про мою приятельницу, которая работает в Москве, в Ленинке, — сказала я Мишке, — она говорит: никогда еще не было такого интереса к идеологии, к культуре, искусству времени фашизма в Германии, который появился теперь, спустя несколько лет после двадцатого съезда. Она даже составила рекомендательный список книг, связанных в какой-то мере с этой темой, книги из ее списка читаются с большим усердием. Она рассказывала: в последнее время часто спрашивают сценарий к кинофильму Ромма «Обыкновенный фашизм». Откровенно говоря, я не знаю, чем руководствовался Ромм, поставив этот фильм. Возможно, всего лишь как художник, уловил нынешнюю атмосферу, хотя очень вероятно, думал в том же направлении. Скорее, нынешняя атмосфера подтолкнула. Ты помнишь, какое там сходство: толпа на демонстрациях, митингах и в факельных шествиях. А мастерские художников? Там у них так много молодого энтузиазма. Ораторы, подбадривая и подбивая собравшихся совершить такое, чего они в своей мирной, обывательской жизни не делают и даже вряд ли понимают, что с ними происходит. Тут что-то животное. "Животные так не ведут себя, — перебила я Мишку, они приходят в возбуждение при половом акте или в погоне за пищей, ни от чего другого. Вот бы куда-нибудь уехать", — мечтательно заключила я. Он как обычно ответил: "Некуда, везде хуже. В большом городе хоть можно чуть затеряться, нет-нет, да и удивишься чему-нибудь, человека быстрее встретишь, в провинции все яснее, проще и грубее. Разве только вот в Москву, да кто нас туда пропишет? А жить где? Здесь у нас есть надежда получить свою комнату.

Колька-таксист громко постучал в дверь, позвал меня к телефону. Я вернулась, Мишка спросил:

— Кто?

— Римма.

— Какая Римма?

— Моя сослуживица, я о ней как-то говорила. Красивая благополучная женщина, — мне она нравится, у нас кое-какие дамские дела. Между прочим, она на днях рассказала довольно любопытную семейную историю. Тебе может быть интересно. Хотя, в общем-то, ничего особенного: современное наставление отца сыну. Риммин муж кончил военно-медицинскую академию, проработал в госпитале пару лет, в должности никак не продвигался, ставка его, естественно, не повышалась. Тогда его отец, старый питерский рабочий, дал совет сыну, наказ: "У тебя жена и сын, за твою зарплату твоя красотка тебя долго любить не будет, да и не к чему нищенское существование в коммунальной квартире. Вступай-ка, как все умные люди, в партию. На твой век их власти хватит. У тебя все анкеты чистые: русский, сын потомственного рабочего". Сын спросил у отца, почему же он не вступил, тот ответил: ему это не надо было. Задарма на собраниях портки протирать.

— Риммин муж действительно полковник, работает в Военно-медицинской академии, и живут они в центре города в отдельной двухкомнатной квартире.

Мишка обычно при разговорах об удачливых мужьях начинал, оправдываться:

— У меня это не получилось бы, хотя жена есть и ребенок будет.

Я перебила его:

— Ты давно виделся с Ванечкой?

— А что?

— В последнее время его что-то занимают гении, которые ничего не создали. Мы, кому повезло быть знакомыми с ними, знаем, например, Джона, и другие есть… В Древней Греций тоже такой был — Сократ, ничего не написал, если бы не Платон, никто бы о нем и не знал. Он то забредает в древность, то приплетает разговор об исторических фактах: будто они нужны только каким-нибудь благополучным скандинавам, англичанам или немцам, нам что с фактами делать, говорил он. Во-первых, их слишком много, во-вторых, мы вообще занимаемся не тем. Мы просто любим задушевно поговорить. Нам необходимо успокоиться от дурных фактов — душу отвести за чашкой чая, еще лучше за рюмочкой водки, да с грибками маринованными или с селедочкой, — тогда никакие факты не страшны. Все бы было мило, весь этот бред и туман, если бы не уходила жизнь в мечтах и, что самое странное, он кажется здоров, не какой-нибудь там двинутый.

Мишка засмеялся:

— Ты просто его недолюбливаешь. Таких много. Надо же о чем-нибудь человеку поговорить. Это он с юмором.