Джимми пил чай в одиночестве и размышлял, стоит ли посылать телеграмму. Например, телеграмму с якобы напоминанием. Придумать текст не составляло труда: «Телеграфируйте, если слушания по делу Кроксфорда начнутся во вторник». Джимми знал, что во вторник они и начнутся, но ему вовсе не обязательно присутствовать на суде. Было ясно одно: у него расшалились нервы, – а нервы надо беречь. «Я точно знаю, что если останусь, то буду плохо спать ночью, – говорил он себе. – С тем же успехом я могу не спать в поезде». Но, конечно, ему не хотелось уезжать. К тому же он обещал Ролло остаться. Ему и самому хотелось остаться. Внезапно уехать сегодня вечером было бы вдвойне невежливо: по отношению к Рэндольфу, по отношению к Ролло. Только Вера будет довольна. Вера, чьи неуклюжие попытки заманить его в Лондон были настолько прозрачны, что это даже слегка умиляло. Вера, с ее раздражающим «я рассержусь, если вы не приедете».
В общем, Джимми терзался сомнениями и бесился от собственной нерешительности, парализующей разум. Элементарная вежливость, чувство долга, его собственные желания и страхи – все это противоречило одно другому, мешая принять окончательное решение. В приступе малодушия, порожденного смутными опасениями непонятного свойства, он схватил бланк и написал текст телеграммы. Написал и тут же порвал листок, внезапно вспомнив о чувстве собственного достоинства. Наконец у него появилась идея. Он отошлет телеграмму в шесть часов вечера; возможно, в конторе еще кто-то будет. Возможно, ему еще успеют ответить. И если ответ все же придет, несмотря на столь поздний час, Джимми сочтет это гласом судьбы и уедет сегодняшним вечерним поездом…
В половине восьмого Уильям пришел задернуть шторы, а также передал сообщение. Мистер Вердью просит мистера Ринтула его извинить, но ему нездоровится, и сегодня он будет ужинать у себя в комнате. Он надеется завтра увидеться с мистером Ринтулом, чтобы попрощаться с ним лично.
– Стало быть, вы уезжаете, сэр? – добавил слуга.
Джимми мысленно завязал глаза собственной воле и выбрал ответ наугад из табличек, разложенных в голове.
– Да, уезжаю. И, Уильям…
– Да, сэр?
– Я так понимаю, уже слишком поздно, и сегодня нет смысла ждать ответа на мою телеграмму?
– Боюсь, что так, сэр.
Джимми внутренне вздохнул с облегчением, восстановив чувство собственного достоинства. Судьба спасла его от унизительного побега. Теперь он жалел лишь об одном: что из-за расшалившихся нервов лишил себя удовольствия провести в Вердью еще несколько дней. «Если бы на моей стороне этой зеленой двери была задвижка, – подумал он, – я бы не стал отправлять телеграмму».
Последний вечер в Вердью во многом напоминал первый. Когда пришло время ложиться спать, Джимми начал осознавать окружающую обстановку с какой-то особенной остротой: каменный пол, сводчатые коридоры, глубокий ров, подъемный мост – незыблемые реликты прошлого, которое словно бы подменяло собой настоящее. Здесь, в этом замке, Джимми отрезан от мира, почти замурован; ему даже не верилось, что уже завтра он вернется в живой и реальный мир. Он решил, что еще один стакан виски на сон грядущий поможет ему распутать клубок перемешавшихся, сместившихся времен.
Виски и вправду помогло: его пьянящие пары придали Джимми смелости, и, вооружившись свечой (электричество на этаже уже отключили на ночь), он осмотрел дверь и окно, чтобы убедиться, что они надежно закрыты, и вновь подивился тому, как хорошо укреплен этот замок. Не замок, а самая настоящая крепость. Зачем столько предосторожностей, когда есть ров, непреодолимый защитный барьер?
Но точно ли непреодолимый? Лежа в постели и глядя на потолок, расписанный геометрическим узором из треугольников и квадратов, Джимми улыбался, припоминая, как Ролло однажды сказал, что тут есть секретный проход, известный только ему одному. Он обещал показать его Джимми, но позабыл. Отличный малый Ролло, но вряд ли их с Джимми приятельские отношения перерастут в настоящую крепкую дружбу. Они слишком разные. Дружба между такими людьми расцветает мгновенно и почти сразу же отцветает. Джимми с Ролло неплохо общались, но не делились друг с другом своими сокровенными мыслями, своими секретами, своими потайными ходами…
Джимми лежал на спине и разглядывал потолок в тусклом свете свечи. Спать вроде бы не хотелось, но разум туманила дрема. Его усталому сознанию потолок представлялся огромной сетью из ромбов, раскинутой у него над головой; алые ромбы – не просто панели, а люки, их створки держатся на петлях, он откуда-то это знал, и когда люки открылись, за ними стояла густая тьма, из которой тянуло сквозняком. Вскоре из этих люков покажется голова – поочередно из всех, кроме ближайшего углового. Если встать на кровати, можно захлопнуть все люки, они закроются с тихим щелчком. Вот только панель оказалась тяжелой и не желала сдвигаться…