Ночные страхи

Джимми проснулся в холодном поту, по-прежнему глядя в потолок. Потолок колыхался и корчился, как полумертвая бабочка, насаженная на булавку. Но стены стояли на месте, стены не двигались, а значит, выпитый на ночь виски тут ни при чем. Однако когда Джимми вновь взглянул на потолок, тот больше не шевелился.

Сон не обманул: стоя на кровати, Джимми смог дотянуться до потолка. Но только кончиками пальцев. Нужна какая-то палка, чтобы открыть люк. Джимми оглядел комнату, но не нашел ничего подходящего, кроме вешалки для полотенец. Однако в передней внизу стояла большая корзина с прогулочными тростями. Джимми зажег свечу, набросил халат и сунул ноги в шлепанцы. Подошел к двери, но не смог выйти из комнаты. Дверь была заперта.

Его сердце бешено заколотилось. Паника забурлила внутри, как вода в сифоне. Он лихорадочно огляделся по сторонам, подбежал к изголовью кровати и нажал на кнопку звонка для вызова прислуги, нажал с такой силой, словно хотел вдавить ее в гнездо. И сразу вздохнул с облегчением. В воображении он уже слышал торопливый топот ног в коридоре, поспешные извинения, ободряющий голос Уильяма: «Не беспокойтесь, сэр, сейчас я открою дверь». Ему заранее было немного неловко за свой ночной вызов, и он подумал, что надо бы придумать какое-то убедительное объяснение.

Шли минуты, но ничего не происходило. Беспокоиться не о чем, уговаривал себя Джимми, Уильяму надо одеться, да и путь ему предстоит наверняка неблизкий. Но тревога вернулась, и надо было как-то отвлечься, чтобы снова не удариться в панику, поэтому Джимми взял вешалку для полотенец, встал на кровать и, с трудом балансируя на мягкой перине, принялся тыкать вешалкой в потолок. С потолка на постель посыпались крошки окрашенной штукатурки – спать в такой россыпи будет очень неудобно… Джимми наклонился, чтобы их стряхнуть, и краем глаза взглянул на часы. С того момента, как он позвонил, прошло уже пять минут. Он возобновил свои пробы потолка, и внезапно одна из панелей поддалась. Красный ромб откинулся вверх и в сторону, открыв пятно темноты, откуда пахнуло прохладным воздухом.

Джимми пораженно застыл, и лишь его взгляд беспокойно метался по комнате, пока не остановился на ширме, закрывавшей дверь в смежную комнату. Ширма кренилась, готовая рухнуть. За ней уже показалась полоска зеленой двери. Ширма качнулась сильнее, на мгновение словно зависла в полуопрокинутом положении, а затем ее створки сложились, и она с оглушительным грохотом упала на пол. В дверном проеме стоял Рэндольф, полностью одетый, как будто вовсе не ложился спать. В правой руке он держал револьвер, а в зубах сжимал нож. Нож был изогнутым и блестящим. Казалось, что Рэндольф вгрызается в только что народившуюся луну.

Пуля лишь чудом не задела ноги Джимми, торчавшие из дыры в потолке, нож только слегка оцарапал ему лодыжку, и вот он уже наверху, в безопасности на чердаке. Люк захлопнут и надежно закрыт на задвижку. Почти вслепую, в полной темноте, Джимми побежал в том направлении, откуда тянуло прохладой, и вскоре темнота чуть рассеялась, а потом впереди показалось отверстие в скате крыши, и сквозь него было видно ночное звездное небо.

Отверстие располагалось довольно низко, так что выбраться наружу не составило никакого труда. Джимми оказался на широком желобе водостока, тянувшегося по краю крыши. С ближней к краю стороны вдоль желоба шел парапет высотой где-то в два фута, с другой стороны была собственно крыша, уходящая вверх. Выбрав направление наугад, Джимми пошел прямо по желобу и вскоре уперся в восьмиугольную башенку, четко обозначавшую конец здания. Ров был прямо под ним. Джимми свернул налево, добрался до следующей башенки, снова свернул налево и вышел к стене, увенчанной высоченными печными трубами. В стене имелись какие-то выступы и углубления – видимо, люки для выгребания сажи, – и Джимми даже подумал, что можно попробовать подняться по ней, но выступы и углубления располагались не очень удобно, а сама стена почти примыкала к парапету, и если оступиться при подъеме, запросто можно сорваться с крыши.

Джимми чувствовал какую-то странную легкость, почти безмятежность, словно разом избавился от всех обязательств: от обязательств перед своей пижамой, теперь рваной и грязной, перед собственной раненой лодыжкой, из которой шла кровь, перед письмами, поездами, долгосрочными договоренностями – всеми пустяковыми и действительно важными требованиями жизни. Замерзший, но отнюдь не несчастный, он уселся на крыше и стал ждать рассвета.