Но пить Джимми не стал. Они разошлись по своим спальням, освещая себе дорогу мерцающими огоньками свечей.
«И как удачно, что у меня есть свеча», – подумал Джимми, тщетно щелкая третьим и последним в комнате выключателем – на прикроватной лампе. Без света знакомая комната казалась чужой и зловещей, пространство как будто сжимало голодные объятия темноты вокруг нимба жиденьких сумерек над пламенем единственной свечи. Джимми беспокойно прошелся из угла в угол, раздвинул шторы на одном из окон и впустил в комнату лунный свет. Но в его серебристом сиянии свет свечи сделался совсем тусклым, и Джимми снова задернул шторы. «Это окно лучше не открывать, – подумал Джимми, – оно выходит на парапет, и как-то не хочется, чтобы из сумрака ночи появилась бродячая кошка». Он открыл то окно, которое располагалось в отвесной стене. Потом умылся, почистил зубы, но все равно чувствовал какое-то смутное беспокойство и недовольство. Поворочавшись с боку на бок, он встал на колени рядом с кроватью и прочел молитву – не из-за особой набожности и не из суеверия. Просто ему почему-то захотелось помолиться.
На следующее утро слуга постучал в дверь его спальни.
– Войдите! – крикнул Джимми.
– Не могу, сэр, – раздался из-за двери приглушенный голос. – Дверь заперта.
Почему? Как такое могло случиться? А потом Джимми вспомнил. В детстве он всегда запирался в комнате на ночь, потому что ему не хотелось, чтобы кто-то застал его за вечерней молитвой. Должно быть, вчера перед сном он неосознанно запер дверь по старой привычке. Как странно! Впрочем, он не чувствовал никакого смущения, наоборот, был ужасно доволен собой – и сам не знал почему.
– Ах, да… Уильям! – крикнул он вслед удалявшемуся слуге.
– Да, сэр?
– Кажется, у меня в комнате перегорели все лампочки или там что-то с проводкой. Вчера вечером свет не включался.
– Хорошо, сэр.
Джимми потянулся к чашке с чаем. Но что это? Очередная записка от миссис Вердью!
«Дорогой Джимми (прочитал он)!
Прошу прощения за дерзость, но у меня для вас очень хорошая новость. Теперь вы уж точно не станете говорить, что женщины не помогают мужчинам в карьере! (Джимми не помнил, чтобы он говорил что-то подобное.) Как вы знаете, завтра нам с Ролло надо уехать. Он наверняка не сказал почему, поскольку это пока секрет. Он затевает одно предприятие, которое предполагает многочисленные судебные тяжбы и немалое адвокатское вознаграждение. Подумайте об этом! (Хотя вы, наверное, только об этом и думаете.) Я доподлинно знаю: он хочет, чтобы именно вы представляли его интересы в суде. Но для этого вам необходимо завтра же (то есть уже сегодня) уехать из Вердью. Уезжайте под любым предлогом, придумайте что-нибудь для Рэндольфа, отправьте себе телеграмму, если хотите быть особенно вежливым, – но вы должны уехать в Лондон вечерним поездом. Это ваш шанс, шанс всей жизни! Завтра утром свяжитесь с Ролло по телефону. Возможно, вы пообедаете у нас – или поужинаете? Стало быть,
P.S. Я рассержусь, если вы не приедете».
Джимми еще раз прочел записку, пытаясь найти скрытый смысл. Одно было ясно: миссис Вердью в него влюблена. Он улыбнулся, глядя в потолок. Она хочет снова увидеться с ним, и так скоро, так скоро! Он опять улыбнулся. У нее нет сил ждать ни одного лишнего дня. Какие они нетерпеливые, эти женщины! Он продолжал снисходительно улыбаться. Нетерпеливые и настойчивые. Эта ее совершенно безумная выдумка о «предприятии» Ролло и его, Джимми, шансе всей жизни! И она думает, что он поверит в эту небылицу?! Обед у них в Лондоне! Ужин! Какой еще ужин, если Ролло в тот самый день собирался вернуться в Вердью? В спешке она даже не озаботилась тем, чтобы придать своей выдумке хоть какое-то правдоподобие. И в конце: «Я рассержусь, если вы не приедете». Весьма убедительный аргумент! Она так уверена в собственной неотразимости?! Пусть себе сердится, сколько захочет.
Его размышления прервал ее голос, раздавшийся из-за двери.
– Одну минуту, Ролло, всего минутку!