Ночные страхи

– Я хотела сказать очень важную вещь… но вы как будто нарочно мне все усложняете! Я вам верну вашу морилку, – выпалила она, – а то вы как малый ребенок, у которого отобрали игрушку. Нет, не ходите за мной. Я распоряжусь, чтобы ее принесли в вашу комнату.

Она ушла, но Джимми еще долго слышал ее приглушенные рыдания, доносившиеся с тропинки на склоне.

Прошло несколько дней. В тот вечер, сидя за ужином, Джимми подумал, что, когда он вернется в Лондон, ему будет очень не хватать этих трапез в замке. После того странного разговора с миссис Вердью он несколько дней чувствовал себя неуютно за общим столом, тяготясь их вынужденным соседством: она смотрела на него с укором, говорила мало, и хотя он искал удобного случая, чтобы перед ней извиниться, она как будто его избегала. Они больше ни разу не оставались наедине. Он уже понял, что она не умеет контролировать свои чувства, и, возможно, ее гордость была задета. Но ее злость, или что это было, похоже, прошла. В тот вечер она выглядела прелестно, и он с удивлением понял, что будет скучать и по ней тоже. Под конец ужина Ролло произнес фразу, которая словно была комментарием к собственным мыслям Джимми:

– Скоро Джимми нас покинет, Рэндольф. Вернется в Лондон, в свою контору.

– Очень жаль, – отозвался Рэндольф своим мягким негромким голосом. – Мы будем скучать, правда, Вера?

Миссис Вердью сказала, что да.

– Ничего не поделаешь, такова жизнь, – философски заметил Ролло. – Редкие радости, сплошные печали. Боюсь, Джимми, тебе было скучно у нас в деревне, разве что местная флора и фауна хоть немного тебя развлекли. Тебе удалось пополнить свою коллекцию какими-то редкими образцами?

– Да, есть пара достойных, – с неохотой ответил Джимми, из скромности не желая хвастаться.

– Да, кстати. – Ролло налил себе бокал портвейна, поскольку слуги ушли из комнаты. – Не покажешь ли Рэндольфу это свое инфернальное приспособление, Джимми? Наш старик живо интересуется всем, что касается гуманного умерщвления. – Он посмотрел на брата, и его обычно жесткие черты лица смягчились заботливой братской улыбкой.

Секунду помедлив, Рэндольф сказал:

– Да, было бы любопытно взглянуть на изобретение мистера Ринтула.

– Это вовсе не мое изобретение, – возразил Джимми с легкой неловкостью.

– Прости меня, Ролло, но я с тобой не соглашусь, – неожиданно проговорила миссис Вердью. – Вряд ли Рэндольфу это интересно.

– Сколько раз я тебе говорил, дорогая, – Ролло взглянул на жену, перегнувшись через угол стола, – не спорить со мной? Я записываю все случаи, когда ты со мной согласилась. В последний раз это было в декабре тысяча девятьсот девятнадцатого.

– Иногда мне начинает казаться, что это было большой ошибкой. – В очевидном волнении миссис Вердью поднялась из-за стола. – Потому что как раз в декабре девятнадцатого я согласилась выйти за тебя замуж. – Она быстро вышла из комнаты, так что Джимми не успел даже подняться и открыть ей дверь.

– Ах, эти женщины! – Ролло откинулся на спинку стула и закрыл глаза. – Мы их любим, да, но иногда их темперамент просто невыносим. – Он продолжил перечислять многочисленные примеры женских капризов, пока его брат не предложил перебраться за карточный столик.

На следующее утро Джимми весьма удивился, обнаружив записку на подносе с чаем.

«Дорогой мистер Ринтул (так начиналась записка), раз уж нельзя обращаться к вам „дорогой Джимми“ („Я не говорил, что нельзя“, – подумал он), я знаю, мужчины, особенно англичане, не понимают скачков женского настроения, и все же прошу вас простить мою глупую вспышку несколько дней назад. Видимо, из-за здешнего воздуха или избытка извести в воде я сделалась несколько un po' nervosa[59], как говорят итальянцы. Я знаю, вы предпочитаете тихую, ровную, скучную жизнь… Я опять говорю что-то не то. Простите меня. Но меня уже не переделаешь, à mon âge[60]. И все-таки постарайтесь меня простить.

С искренним расположением,

Вера Вердью.

P.S. Я бы не стала показывать Рэндольфу эту вашу бутыль. У него в голове и без того много глупых идей».

«Какая милая записка», – сонно подумал Джимми. Он совершенно забыл о вчерашней просьбе Рэндольфа. «Я не стану показывать ему морилку, – решил Джимми, – если он не попросит снова».