Ночные страхи

Как всякий писатель, Уолтер Штритер постоянно получал письма от незнакомцев. Обычно послания были вполне дружелюбными, но иной раз попадались критические. Будучи человеком сознательным и совестливым, он всегда отвечал своим корреспондентам. Но ответы на письма читателей отнимали время и силы, необходимые для работы, и Уолтер тихо порадовался про себя, что У. Ш. не указал обратного адреса. В фотографии Форфара не было ничего интересного, и он порвал и выбросил открытку. Однако критика анонимного корреспондента засела у него в голове. Всегда ли ему удается передать настоящий характер персонажей? Наверное, не всегда. Он сознавал, что в большинстве случаев они были либо проекциями его собственной личности, либо, наоборот, ее полной противоположностью. «Я» и «не Я». Возможно, У. Ш. это заметил. Уже не впервые Уолтер дал себе клятву быть более объективным.

Дней через десять пришла вторая открытка, на этот раз из Берика-на-Туиде.

«Что Вы думаете о Берике-на-Туиде? Как и Вы, он стоит на границе. Надеюсь, мое замечание не показалось Вам грубым. Я не имею в виду, что Вы пребываете в некоем пограничном бреду! Вы знаете, как меня восхищают Ваши истории. Кое-кто называет их потусторонними. Мне кажется, Вам пора определиться: та сторона или эта, тот мир или этот. Вновь крепко жму Вашу руку, У. Ш.».

Уолтер Штритер обдумал прочитанное, и ему сделалось интересно: а кто это пишет? Мужчина или женщина? Почерк определенно мужской – строгий, твердый, уверенный, – и критическая манера тоже определенно мужская. С другой стороны, автор записки так по-женски прощупывал почву, явно желая добиться, чтобы Уолтер почувствовал себя польщенным и одновременно неуверенным в себе. В душе шевельнулось смутное любопытство, но он быстро прогнал его прочь: он был не из тех, кому нравятся эксперименты с новыми знакомствами. И все же ему было странно, что неизвестный ему человек рассуждает о нем и оценивает его сообразно каким-то своим представлениям. Поистине в этом есть что-то потустороннее!

Уолтер перечитал две последних главы из недавно написанного. Возможно, они и вправду далеки от реальности. Возможно, он сам, как и многие современные романисты, проявляет излишнюю склонность к бегству в вымышленный мир двусмысленностей, в мир, не совсем подчиняющийся рассудку. Но так ли это важно? Он бросил открытку с Бериком-на-Туиде в камин (на дворе стоял ноябрь) и сел работать, но слова заплетались, будто преодолевали плотный барьер самокритики.

Прошло несколько дней. У него появилось весьма неприятное ощущение раздвоенности, словно кто-то чужой захватил его личность и разрывает ее на части. Работа утратила прежнюю единую форму, как бы распалась на два потока, непримиримо противостоящих друг другу, и продвигалась заметно медленнее обычного, пока он пытался урегулировать эти внутренние разногласия. Ничего страшного, думал Уолтер, возможно, я просто нащупываю новый путь. Возможно, нынешние трудности – это обыкновенная болезнь роста, и теперь мне откроется новый источник для творчества. Осталось понять, как увязать эти противоречия друг с другом и вынести из их конфликта что-нибудь плодотворное, по примеру многих художников.

На третьей открытке была фотография Йоркского собора.

«Я знаю, Вас интересуют соборы. Я нисколько не сомневаюсь, что в Вашем случае это вовсе не признак мании величия, но небольшие церквушки бывают значительно интереснее. По дороге на юг я вижу немало церквей. Вы сейчас что-то пишете или пока пребываете в поиске идей? От всего сердца жму Вашу руку, ваш друг У. Ш.».

Уолтер Штритер и вправду интересовался соборами. Линкольнский собор был важным сюжетообразующим элементом в одном из его юношеских сочинений, и Уолтер писал о нем в книге о путешествиях. Он действительно восхищался громадами больших соборов и имел склонность недооценивать маленькие приходские церквушки. Но откуда У. Ш. это известно? Неужели это и впрямь признак мании величия? И кто такой этот У. Ш.?