Ночные страхи

Все прочие были созданиями из древних мифов: боги и богини, сатиры и нимфы, дриады и ореады. Но эта статуя – нет. Я невольно ускорил шаги. Это была фигура мужчины в современной одежде, и что-то в ней показалось мне очень знакомым. Но точно ли это статуя? Я замер на месте и оглянулся, надеясь увидеть, что меня догоняет хозяин дома. Но его не было – он исчез. И все же вот он стоял прямо передо мной, протянув руку, словно для рукопожатия. Хотя нет: вытянутый указательный палец явно предполагал некое указание.

Я оглянулся еще раз, но в теменосе, уже окутанном вечерним сумраком, не было никого, кроме меня. Борясь с растерянностью и, честно признаюсь, со страхом, я заставил себя подойти ближе к статуе. Теперь я разглядел ее улыбку – тихую, загадочную улыбку, как на некоторых картинах Леонардо да Винчи. Она была словно живая, эта улыбка, точная копия улыбки хозяина дома, – и я снова остановился, не зная, чему верить: своим глазам или здравому смыслу. Пока я размышлял, где-то рядом раздался тихий смешок. Я испуганно вздрогнул: мне почудилось, что смеялась статуя. Но ее застывшее в улыбке лицо оставалось неизменным, а уже в следующее мгновение в теменос вошел хозяин поместья.

Он опять рассмеялся, не так наигранно, как в первый раз, и я неуверенно присоединился к нему.

– Прошу прощения за этот маленький розыгрыш, – сказал он. – Но так забавно наблюдать за гостями, когда они видят эту статую. Я даже специально проделал отверстие в изгороди, чтобы лучше видеть. Кое-кто сильно пугается. А кое-кто сразу же понимает, в чем шутка, и начинает смеяться еще раньше меня – и тогда уже я выступаю посмешищем. Но большинство реагируют так же, как вы: сделают шаг – остановятся, сделают шаг – остановятся, не зная, можно ли верить своим глазам. Забавно наблюдать за людьми, когда они не знают, что за ними наблюдают. Сразу понятно, кто из них… одарен воображением.

Я нервно усмехнулся.

– Выше нос, – сказал он, и мне сделалось неприятно, что он заметил мою растерянность. – Вы с честью выдержали испытание. Не абсолютный материалист, как те твердолобые наглецы, которые не понимают, в чем разница между тем, что мы видим, и тем, во что верим. И уж точно – уж точно – не паникер, как некоторые. Впрочем, я их не виню. Возможно, я бы и сам испугался. А вы прекрасно себя проявили. Сразу видно уравновешенного человека: благоразумного, но непредубежденного, осторожного, но решительного. Вы говорили, что вы писатель?

– В свободное время, – промямлил я.

– Значит, вы умеете видеть то, что скрывается за внешними проявлениями.

Пока он говорил, я мысленно сравнивал его со статуей. Да, общее сходство было поразительным – тот же большой выразительный нос, тот же покатый лоб, – но теперь я сам удивлялся, как мог спутать статую с живым человеком. Совсем иная текстура материала – свинца, судя по виду. Избавившись от суеверного страха, я подошел вплотную к изваянию. Заметил тонкую трещинку на черном чулке и бездумно ковырнул ее ногтем.

– Не надо! – воскликнул хозяин поместья. – Гипс легко крошится.

Я извинился.

– Прошу прощения, я не хотел портить вам ногу. Так это гипс? Он такой темный, как… как ваш костюм.

– Это краска, – пояснил он, – чтобы усилить сходство.

Я еще раз рассмотрел статую. Ее лицо и кисти рук были светлее одежды, но только чуть-чуть. Я подумал, что это как раз очень жизненно. Смуглая кожа хозяина дома иногда отливала почти металлическим блеском.

– А остальные статуи? Они из камня? – спросил я.

– Да, остальные из камня. Эта была экспериментальной.

– Экспериментальной?

– Мой собственный эксперимент. Я сам ее изваял. – Он даже не пытался скрыть гордость.

– Вы отлично придумали! – Я отступил на пару шагов и еще раз внимательно осмотрел статую. – Прямо вылитый вы. И сама статуя как живая. Кажется, что она дышит и движется.

– Движется? – переспросил он каким-то странным далеким голосом.

– Да, именно движется, – подтвердил я, захваченный собственными фантазиями. – Видите, у нее под ногами вытоптана трава. Неподвижные статуи не топчут траву.

Его ответ прозвучал сухо и даже как будто с прохладцей:

– Мои садовники стригут траву ножницами, я так распорядился.

Вновь неприятно задетый, что меня осадили, я сказал:

– И все равно статуя как живая, вот я о чем. – Мне вспомнился девиз на его гербовой бумаге. – Vayne sed non vanus. Я люблю каламбуры. «Вейн, но не тщеславный». Вы, но не вы.

– Vanus – это еще и «пустой». У нас принято переводить: «Вейн, но не пустой», – проговорил он уже мягче.

– В самую точку! – воскликнул я. – Да, это Вейн, но пустой ли он, вот в чем вопрос. Это просто комплект одежды?

Он пристально посмотрел на меня и произнес:

– Разве не «одежда говорит о человеке»?[68]

– Да, пожалуй. – Мне понравилось, как он ловко нашелся с ответом. – Но этот Вейн, кажется, больше вас. В смысле, крупнее по размеру.

– У меня страсть к крупным формам. Люблю большие масштабы.

– И тут вам есть где развернуться! – Я указал взглядом на большой особняк, прямоугольную глыбу тьмы на фоне ночного неба.