Новелла ГДР. 70-е годы

Увидев заснеженный стадион, рефери совсем было решил отменить матч. Это было бы быстрым, а главное, лихим торжеством. Боковые стали бы протестовать, игроки брюзжать, болельщики бурно негодовать, а он, рефери, не слишком громко произнес бы: «Решение принято». Все это в розовом тумане промелькнуло перед глазами Эркеншвика, но затем он отбросил эту мысль. Да, лихое было бы это торжество, но, увы — слишком краткое. Ничто по сравнению с непрерывным девяностоминутным триумфальным шествием по футбольному полю. Он даже не успел выйти из кабины, чтобы отправиться на стадион, как обнаружил неопровержимое доказательство правильности своих размышлений. Буквально в пяти метрах от него двое игроков из «Прогресса» собирались спуститься по лестнице, ведущей на поле. Из-за своего тупоумия они по обыкновению не обращали на него ни малейшего внимания. Рефери уже ускорил шаг, чтобы своевременно заставить их уступить ему место, как вдруг услышал: «А кто, собственно, судит сегодняшнюю встречу?» С этим вопросом незнакомый молодой игрок обратился к капитану команды рыжему Румбушу. Если этот, заданный в высшей степени неприличной и непочтительной форме вопрос привлек внимание Эркеншвика, то тем более его заинтересовало, что же ответит Румбуш. Он застыл на месте и своим хорошо натренированным ухом уловил: «Да этот несносный Эркеншвик, черт бы его подрал!» Футболисты свернули за угол. Эркеншвик прислонился к стене. Эти непостижимые слова грохотали в его голове и клокотали в прилившей к вискам крови, дышать стало трудно, я в сердце что-то резко оборвалось. Но приступ слабости продолжался секунду-другую, а затем буйная жажда деятельности вернулась к рефери, и он вновь почувствовал себя суровым и хладнокровным человеком. «Так вот, значит, как, — с ледяным спокойствием подумал он. — Ты считаешь меня несносным типом. Ну так я покажу тебе, какие еще бывают типы. Я еще доберусь до тебя! Я до всех вас доберусь!» На поле он долго, придирчиво проверял шипы на бутсах игроков, с трудом преодолевая отвращение к их мускулистым икрам, явственно обозначавшимся под туго натянутыми гетрами. Когда же Румбуш, став перед ним как лист перед травой, спросил: «Все в порядке, господин судья?» — то Эркеншвик, глядя куда-то в сторону, пробурчал: «До всех доберусь!» Судья, ишь ты! Сколько раз он обязывал их называть его только рефери! Нет, тут все ясно, все абсолютно ясно! Тут явно вздумали спорить с судьей. Здесь звучит голос мятежа, и звучит он из уст этого мерзкого Румбуша. «Но пока здесь есть я, рефери Эркеншвик», — подумал он. Он ощутил во рту металлический привкус и тотчас услышал протяжный и резкий свист. Охота началась. Земля скользила под ногами игроков, и на поле все чаще начали возникать опасные ситуации. Но рефери это мало интересовало. Его внимание было полностью сосредоточено на Румбуше. Не по мелочам же размениваться. К тому же Румбуш играл с необычайным коварством и пытался создать впечатление, что играет корректно. Ну, это не в новинку. Всем ведомо, что Румбуш разными нечестными приемчиками сумел добиться репутации корректного игрока. Но рефери ему не провести. Нужно только постоянно быть начеку. Однако прошло семнадцать минут, прежде чем Румбуш дал повод для судейского вмешательства. Один из защитников «Элана» зацепил его за ногу, и Румбушу пришлось малость поваляться в снегу. Эркеншвик поспешил к месту происшествия, назначил штрафной в сторону ворот «Прогресса» и прошипел в ухо Румбушу: «Сначала играете в кость, дорогой любитель, а потом валяетесь на поле. Здесь валяться не разрешается». Румбуш поднялся и молча заковылял прочь. Болельщики засвистели. Послышались выкрики: «Яйцеголовый! Яйцеголовый!» Дома, после своего первого матча, рефери, слегка подавленный этим прозвищем, пошел в спальню жены и долго изучал форму своей головы в зеркале, висящем над туалетным столиком фрау Урсулы. К своему облегчению, он не обнаружил никакого сходства с яйцом. Однако с тех пор у него вошло в привычку время от времени смотреться в трельяж, как бы открывая новые черты своей внешности. С годами он все более привыкал к этим бессмысленным выкрикам, пока привычка не перешла в уверенность, что этими выкриками они, пусть по-дурацки, но выражают свое восхищение им. «Собаки воют на луну», — говаривал рефери.

Итак, Румбуш заковылял прочь. Через десять минут он уже довольно бойко носился по полю, а на сорок второй минуте забил гол. Гол был забит так чисто, так коварно, что его пришлось засчитать. Румбуш остановил мяч грудью в двадцати метрах от ворот, скинул его на ногу и сильным ударом направил в сетку ворот. Когда мяч влетел в ворота, Эркеншвику показалось, что у него в животе разорвалась бомба. Жгучая боль пронизала его и проникла в самые отдаленные уголки его тела. Но, услышав знакомый свист и увидев свою руку, указывающую на центр поля, он понял, что пока еще жив, и в голове у него с новой силой зазвучало: «Я до тебя еще доберусь; я все равно, все равно до тебя доберусь».