Джед Фицрой был твёрдо уверен, что порядок в его жизни наступил в тот день, когда его назначили командиром отряда «Гидр». Всё, что происходило до этого, настырная и абсолютно невменяемая новенькая обозвала «счастливым детством», хотя у него имелось другое, более подходящее и, безусловно, самое мерзкое слово, которое только могло придумать человечество — «манипуляции».
Он знаком с ними как никто другой.
«Джедуардо, милый, — растягивая слова на ла риорский манер, стенала вечно недовольная мать, — прошу, не шуми, у меня ужасно болит голова. Если ты не хочешь, чтобы я раньше времени умерла, будь хорошим мальчиком и поиграй во дворе».
«Съешьте ещё одну ложку, мастер Джедуардо, — упрашивала няня, запихивая в рот остывшую овсянку, — если не хотите, чтобы ваша будущая невеста была рябой и сварливой, как жена сеньора Гарризо».
«Ты не уследил за своей матерью, как я велел тебе перед назначением в Альверию, — выпучив налившиеся кровью глаза, кричал на шестилетнего сына капитан сухопутных войск Джон Фицрой, — и какой ты мужчина после этого, если на тебя совершенно нельзя положиться?» «У тебя скоро родится брат и ты не должен огорчать свою новую мать, — спустя полгода разъярялся он же, — поди и сейчас же извинись, если не хочешь, чтобы я опробовал свой новый ремень на твоей тощей заднице!»
«Твой непутёвый отец женился на моей единственной дочери только ради гражданства, — попыхивая трубкой, пеняла бабуля Вальенде — настоящая ла риорская матрона, державшая в страхе всю прислугу и добрую половину города, — а затем свёл её в могилу, чтобы жениться на вертихвостке из штаба. Если ты пойдёшь по его стопам, я лишу тебя наследства в пользу твоих никчёмных сводных братьев».
«Почему ты никогда меня не целуешь, Джед? — надувала губки Эффи. — Когда любят, всегда целуют. Неужели ты меня совсем-совсем не любишь?»
«Если ты и дальше будешь делать вид, будто мы для тебя никто, — пыхтел постаревший и обрюзгший отец, — я сделаю всё, чтобы после окончания академии тебя отправили в Аластурию в самое пекло».
И вишенкой на торте стало недавнее письмо от той самой сеньоры Вальенде: «Твоя бабка, увы, не вечна и, если ты ещё надеешься получить свою долю наследства, уважь её и познакомь, наконец, со своей невестой». Джед слишком хорошо знал бабулю Вальенде, чтобы прочесть ненаписанную ею строку: «Иначе я найду её сама и только попробуй сорвать помолвку!»
Нет, дело вовсе не в наследстве. К старушке Вальенде, несмотря на её крутой нрав и прочие недостатки, Джед питал нечто вроде привязанности и её кончина безумно бы его огорчила. Он был готов простить её ворчание без всяких «если» и уж тем более отправиться туда, где желал видеть непокорного сына отец. Спорт, казарма, военная форма, не вызывающие лишних вопросов приказы и чёткая цель составляли смысл его жизни. Чувствам, каким бы то ни было, в ней не оставалось места от слова «совсем». Если бы Джеда спросили, ненавидит ли он эльвов и гончих, он бы, не задумываясь, дал утвердительный ответ, потому что так принято, но на самом деле он испытывал к ним не больше чувств, чем к паукам или крысам. И гордился тем, что никто и ничто не способно вызвать у него ярких эмоций, а человеком, не выказывающим чувств и эмоций, очень трудно манипулировать.
Вот только одна совершенно невыносимая девчонка, сама о том не подозревая, постоянно вскрывала болезненные раны, напоминая о не самом радужном детстве и воскресая те чувства, о существовании которых он не желал бы и знать.
Часто, лёжа в душной спальне без сна, он наблюдал, как медленно ползёт лунный луч по разметавшимся по подушке золотистым волосам, освещает выглядывающее из-под простынки круглое плечо, очерчивает нежные изгибы девичьего тела, щекочет ногу ниже колена и, блеснув на мозолистой пятке, плывёт дальше по дощатому полу. Когда месяц пошёл на убыль и света перестало хватать на пятку, Джед передвинул свою кровать ближе к окну, уверяя себя, что делает это исключительно из-за любви к свежему воздуху, но по-прежнему не мог уснуть до тех пор, пока тело ненавистной новенькой не скроет темнота. Стоп. Он сказал «ненавистной»? Нет уж, если даже лютый враг не удостоился такой чести как «ненависть», то заносчивая девчонка без гражданства и подавно её недостойна. Он просто иногда немножко на неё злится — это допустимо, это не в счёт, беспокоиться не о чем.
А кстати, прозвище Одуванчик очень ей идёт. Цвет её волос напоминает то состояние вышеупомянутого цветка, когда из жёлтого он превращается в белый. И волосы наверняка у неё мягкие, как пух одуванчика. Но он, конечно же, проверять не станет.
Он видел, как парни по ней слюни пускают и среди них его лучшие друзья. Если она прибыла в Ла Риору за гражданством, то у неё неплохая как для девчонки выдержка, потому что желающих дать ей это гражданство немало (как оказалось, не одного Джеда родня мечтает поскорее женить и дождаться известия о предстоящем пополнении в молодом семействе перед тем, как посадить его главу на корабль, плывущий на Четвёртый Континент), а переборчивая новенькая ещё никому не отдала предпочтения.