Новгородские былины

Знание эпических песен на Русском Севере не являлось чьей бы то ни было привилегией и не зависело от формы исповедываемой религии (православие или старообрядчество). Подобно тому как в каждой семье из поколения в поколение передавались хозяйственные навыки и приемы, существовала естественная преемственность в передаче фольклорных произведений, в том числе и былин. Знание эпических песен было столь же обыденным, как и знание других элементов народной духовной культуры. Былина или иная эпическая песня при этом не занимала исключительного положения, и в нужный момент никакая былина не могла заменить, скажем, заговор, свадебный или похоронный причет. В эпических песнях заключалась главным образом историческая память народа и, если так можно сказать, иллюстрированный кодекс норм народного быта. Уже поэтому невозможно отрицать потребность в знании эпических песен у людей, переселявшихся в ходе низовской колонизации.

Бытование эпоса на Русском Севере — более сложное и интересное явление истории народной духовной культуры, требующее не одностороннего подхода, а учета всего многообразия различных факторов. В этом смысле оно вполне сопоставимо с распространением всей русской эпической традиции.

Примечательно, что былины чаще всего записывались на порубежьях XV—XVIII вв. Московского государства, а затем Российской империи: на Смоленщине, в губерниях Калужской и Орловской, Нижегородской, Уфимской, Симбирской и Саратовской, среди казаков донских, терских, астраханских, уральских (яицких), оренбургских, семипалатинских и амурских, на нижней Колыме и в устье Индигирки. В этом есть несомненная закономерность. Похоже, что на порубежьях создавались наиболее благоприятные условия для бытования эпической традиции, появление которой на каждом порубежье нельзя объяснить одним участием или влиянием новгородцев. По мере формирования централизованного государства и сложения единого русского народа складывалась я общерусская эпическая традиция на базе локальных традиций тех мест, откуда люди переселялись на раздвигавшиеся порубежья государства. Русский Север постоянно был порубежьем, причем сравнительно густо заселенным, и вместе с тем он служил выдающейся исходной базой XVII—XIX вв. для последующего перенесения эпической традиции в другие места, что устанавливается путем сравнения текстов. Часть былин в севернорусских версиях отмечена записями преимущественно в сборнике Кирши Данилова, на Алтае, в Приангарье, на верхней Лене, в устье Индигирки. Однако люди, уносившие былины с Севера за Урал, были по своему самосознанию и происхождению русскими, а не новгородцами («новгородскими мужиками»).

Что касается сюжетного состава русской эпической традиции, то большинство былин, баллад и ранних исторических песен по своим сюжетам сходно с эпическими песнями других славянских народов и, по-видимому, может считаться переработками — нередко эволюционно поздними — общеславянских эпических стереотипов[35]. Знаменательно при этом, что среди песен других славян былины о Василии Буслаеве и Вавиле не имеют схождений, а к былине о Садке обнаруживаются только типологические, т. е. независимые по происхождению и эволюционно более поздние формы.

Ориентируясь на наблюдаемые в разных славянских районах сходства и различия в переработке общеславянского эпического фонда, вполне возможно утверждать, что новгородские словене располагали солидным исходным репертуаром эпических песен, в значительной степени совпадавшим по сюжетному составу с репертуарами в других славянских районах. Этот репертуар постоянно изменялся. Древние сюжеты непрерывно перерабатывались, приспосабливаясь к новым общественным условиям, а если в них не испытывалась потребность, их забывали. К древним сюжетам добавлялись новые, часто возникавшие как антитеза древним формам и стереотипам мышления. Число переработок старых произведений и новообразований, конечно, пополнялось за счет текстов, попадавших в Новгородскую метрополию из низовских княжеств, к концу XV в. эпический репертуар был скорее общерусским, нежели сугубо новгородским: произошло как бы восстановление до определенной степени общеславянского эпического фонда на новом этапе исторического развития.

Такое суждение может показаться парадоксальным, но ему есть основания. Мы имеем в виду прежде всего итоги своей полевой работы в 1974—1978 гг. в Полесье[36], где обнаружилось, что собственно полесские и между прочим самые интересные эпические формы составляют не более десятой части довольно обширного эпического репертуара, а украинские, русские, белорусские и польские формы — в языковых кальках или не переведенные на местные диалекты — преобладают. Аналогичный процесс формирования эпического репертуара очевидно проходил и в других районах, в том числе на Новгородчине и на Русском Севере. Он неизбежен в условиях постоянных миграций населения, широкого общения и при господстве тенденции к этнокультурному единству, к которым затем добавился такой мощный фактор, как сложение и существование единого государства.