Новый год в октябре

- Я независимости хочу, - сказал Ванечка капризно. – А то чего это мне все тыкают, один одно приказывает, второй – второе… Все орут…

- А ты и так самый независимый, - улыбнулся Прошин. – от тебя ничего не зависит…

- Шутите, - процедил Ваня, с сопением усаживаясь на паяльник, гревшийся на стенде. – А я, может… - Тут в глазах его появилось небольшое удивление. Удивление сменилось ужасом, глаза Вани полезли на лоб, он резво вскочил и, прижимая ладонь к дымящемуся заду, штопором ввинтился в дверь.

Нотация осталась незаконченной. Прошин, разобрав, в чем дело, хохотал до слез. Женщины, однако, Ваню пожалели и кто-то даже вызвался залатать ему пострадавшие брюки.

Маленький внутренний инцидент был исчерпан.

Вошел Чукавин. Взор – орлиный.

- Я гений, - доложил он, опуская руки в карманы.

- Ну да? – не поверил Лукьянов.

- Ага. Я рассчитал. Полностью. Теперь паяйте, клепайте… - Он повернулся к Прошину, уточнил: - Сканирующий датчик.

Прошин перевел взгляд на Лукьянова. Лицо того застыло в торжественно-замкнутом выражении. Наконец, вынужденно кашлянув, тот произнес:

- У вас такое выражение лица, Алексей Вячеславович, будто вы на что-то обиделись.

- Обиды – это не рационально, - ответил тот. – Правильно, Ваня? – подмигнул нахохлившемуся в уголке лаборанту. – Ты вот, обижаешься на меня?

- Обижаться надо на самого себя, - проговорил Ванечка заученно.

- Видите, с какой убежденностью юноша цитирует праведную чушь, - усмехнулся Прошин.

- Почему же чушь? – спросил Лукьянов.

- Потому что я не видел еще ни одного человека, обидевшегося на самого себя.

***

Приглашений на встречу Нового года поступила уйма; приглашали всякого рода знакомые, Таня с Андреем, родственники. Но ехать никуда не хотелось. Как обычно, перед праздником у него испортилось настроение; вернее, не то, чтобы испортилось, а пропало настроение праздновать, и, пребывая в тишине квартиры, он испытывал горькую, торжественную сладость своей отделенности от мира людей, похожую на смутное приближение к мудрости. В такие минуты ему казалось, что по–настоящему понять людей можно лишь вдалеке от них, от их веселий и застолий, наедине с собой припоминая лица, слова, поступки и постепенно, будто кусочек за кусочком очищая икону от черных, непроглядных слоев, открывать характеры, оголять чувства, постигать тайный смысл человека – его души, его жизни.