Новый год в октябре

– Сашок, хватит о театре, вот – познакомься… Э–э… как вас зовут?

– Алексей.

– Очень приятно. – Саша протянул руку. – Леша, вы артист? Театра? Каково ваше мнение?

– Отмирает, – сказал Прошин. – А может, и нет… Я не артист. Хотя…

– Ну, все равно, – напирал Саша. – Ваше мнение?

Прошин взглянул на собеседника. Редкая рыжая бороденка, круглое рыхлое лицо, маленькие голубые глазки…

– Отмирает, – сказал с запинкой.

– Ну, знаете… – сморщился режиссер, поддевая кусок горбуши.

– Пойдемте покурим, – предложил Саша Прошину. – А то я что–то… устал.

– Да сидите вы! – возразила Анечка.

Однако Саша потянул Прошина за рукав, и они вышли. Правда, зачем он позволил себя увести, Прошин так и не понял. Это была глупость, и все. Курить он бросил, и потому пришлось столбом выстаивать подле Саши и, кивая как китайский болван, выслушивать рассуждении я о деградации театра, о современной пьесе как таковой, еще о чем–то наболевшем… Прошиным овладевала тоска. Собеседник курил и говорил взахлеб, как после длительного словесного поста и столь же тяжкого воздержания от никотина. Главная же беда Саши, а вернее, Прошина, заключалась в том, что литератор никак не мог, докурив сигарету, закончить начатую мысль. Как правило, либо очередная тема кончалась на середине очередной сигареты, либо очередная сигарета кончалось на середине очередной темы. Но все–таки чудесный миг, когда и то и другое совпало, настал. Саша поправил галстук, откашлялся, отчего кадык заелозил взад–вперед по его жилистому, плохо выбритому горлу, и бодро произнес:

– Ну, пожалуй, пора… – И тут же, опомнившись: – Кстати. Фамилия моя – Козловский. – Последовало короткое рукопожатие. – А запишите–ка мой телефон, – предложил Саша воодушевленно. – По–моему, нам есть о чем поговорить…

Прошин с каменным лицом вытащил записную книжку и записал продиктованное.

Вернулись в гостиную.

– Да, – обратился Саша к режиссеру, усаживаясь. – Такая просьба… У вас как с билетами?

Режиссер ядовито усмехнулся.

Пальцем, осторожно, Прошин отодвинул тарелку. Внезапная, как приступ хронической лихорадки, отчужденность охватила его. Зачем он приехал сюда? Он не нужен здесь никому, как и никто друг другу. Хотя нет, насчет остальных – неправда; остальные не умеют праздновать и веселиться в одиночку, а умеют только сообща, скопом… А не праздновать и не веселиться им нельзя, поскольку как прожить без этого, как пройти путь без привалов и вех, без попутчиков и провожатых?