Новый год в октябре

До Нового года оставалось меньше часа. Зажигались свечи, был приглушен телевизор, мутно и пестро светивший в глубине комнаты; стихали разговоры… Осознание времени уходящего и наступающего, чувство скользкой грани между прошлым и тем неизвестным, что впереди, неуклонно постигало каждого, и каждый был полон затаенного раздумья ни о чем и обо всем.

– Если об итогах, – рассудил Козловский, – то на старый год мы не в претензии… Во–первых, квартирный вопрос. Потом, извините, что касается семейной жизни…

Стрелки часов ползли в вех циферблата, провожаемые взглядами нетерпения и ожидания. А чего ожидать? С балкона доставали оледенелые мортиры бутылей с шампанским; снимались с их горлышек проволочные сетки, дамы морщили носики, боясь, что вино «выстрелит»;горела елка тусклыми лампадными огоньками, разлапистая тень ее веток охватила потолок и стену; елка – вселенское дерево, символ вечной жизни… который бестрепетно полетит через пару недель на помойку.

«Поохав, швырнут за окна, не думая, не жалея… Где пусто и одиноко, где снег белизны белее…»

Строки сложились сами собой. С минуту Прошин сидел, испытывая томительную благость от рождения этого экспромта. Потом, озлившись на благость, встал из–за стола. Все – к черту!

Он ехал домой. Он хотел быть один.

На лестничной площадке выясняли отношения соседи – тоже, вероятно, из богемы, – дом был кооперативно–ведомственным, – оба в белых рубашках, в «бабочках»; оба в подпитии. Один, пожилой, закрывался дрожащими костлявыми руками, торчавшими из расстегнутых манжет, от второго, молодого мордастого парня с курчавой шевелюрой, избивавшего его.

– Стасик, – шептал пожилой умоляюще, – остановись, если можешь…

Алексей постоял, выжидая когда освободится проход, но проход освобождать не спешили… Тогда, подумав, он отшвырнул Стасика к стенке и сбежал по лестнице на улицу. Ему повезло: к подъезду как подруливало такси с зеленым глазом фонаря за лобовым стеклом: свободно.

За полминуты до полночи Прошин, не снимая пальто, вошел в квартиру и сел за стол.

Хлопнуло шампанское, и он постарел на 365 дней.

ГЛАВА 4

Курить хотелось изнуряюще. Все валилось из рук, и мысли были об одном: о серовато–голубом дымке сигареты, о его сладкой горечи и еще – как заставить себя не думать о нем, как, наконец, удержаться в колее того невыносимого режима ( холодный душ, физкультура, еда по часам ), что сулил жизнь относительно долгую и не отягощенную хворобами.