В то время как перенниализм склоняется к картезианству, контекстуализм соглашается с неокантианскими эпистемологическими допущениями относительно природы знания и реальности (13). Как мы уже видели, контекстуалисты убедительно доказывают, что духовное знание опосредуется и формируется культурными факторами, доктринальными убеждениями и сотериологическими ожиданиями. То, что мистики обычно переживают и описывают знание, которое культивируется в их традициях, безусловно верно, и то, что эти авторы подчёркивают радикальный плюрализм духовных притязаний, следует поставить им в заслугу.
Однако от этого обоснованного представления контекстуализм переходит к отрицанию или замалчиванию онтологического и метафизического значения человеческого соучастия в духовных реальностях (13). Например, по мнению Каппита (Cuppit, 1998): «Постсовременный мистицизм вторичности — это мистицизм
составляют суть мистического опыта. Они порождают его. Они формируют саму его тождественность. Если бы можно было вычесть из мистического опыта те убеждения, которые он, по мнению мистиков, подтверждал или иллюстрировал, остался бы только гедонический тон, паттерн психосоматических или нервных импульсов, не означающий ничего.
Следовательно, вопреки притязаниям мистиков, невозможно никакое непосредственное знание духовных реалий, и, по мнению некоторых контекстуалистов, не исключено, что они даже не существуют.
Как мы уже видели, один способ поставить под сомнение этот миф состоит в том, чтобы показать, что мистики сообщают о прозрениях, к которым их не могут готовить и которые им не позволяют конструировать, их верования и доктрины. Хотя мистицизм действительно склонён к консерватизму и повторному утверждению прежних доктринальных убеждений (Katz, 1983b), перенниалисты правы, отмечая возникновение новых и подлинно революционных мистических событий, которые невозможно объяснить обычными параметрами конструирования или усвоенными концептуальными схемами. Мы ещё вернёмся к этому важнейшему вопросу в следующем разделе. Здесь же вполне достаточно сказать, что это правомерное возражение вскрывает недостатки контекстуалистского «сильного тезиса опосредования». Однако существует ещё более роковой удар, который можно нанести Мифу Концептуальной Системы, — удар, на мой взгляд, открывающий естественный путь для возникновения точки зрения соучастия.
По моему мнению, важнейшим недостатком контекстуалистской логики следует считать не отрицание того, что мистики могут выходить за пределы своих концептуальных схем, а само постулирование дуализма концептуальной схемы и не интерпретированной реальности (15). Этот Дуализм Схемы и Реальности многие считают несостоятельным, особенно в свете знаменитого эссе Доналда Дэвидсона (Davidson, 1984) «О самой идее концептуальной схемы». Взяв в качестве парадигматического случая взаимную переводимость языков, Дэвидсон доказывает, что идея альтернативных концептуальных схем с необходимостью предполагает более широкую общую основу, которая делает эти системы подлинно альтернативными, а идею их существования — вразумительной: «Различные точки зрения имеют смысл только если есть общая система координат, в которую их можно поместить; однако существование общей системы опровергает утверждение о полной несопоставимости». По мнению Дэвидсона, ликвидация этой третьей догмы эмпиризма ставит под сомнение не только существование концептуальных схем (и связанных с ним самоопровергающих концептуальных релятивизмов), но и идею не интерпретированной реальности (Мифа Данности) (16). По его словам: «Отказываясь от этого поиска (общей не интерпретированной реальности), мы отказываемся от попытки понять метафору единого пространства, в котором каждая схема занимает определённое положение и обеспечивает определённую точку зрения».