На мой взгляд, кажущееся противоречие между точкой зрения соучастия и мистическими притязаниями на метафизическое знание предельной истины можно разрешить, если одновременно считать, что 1) все традиции потенциально правы, утверждая, что они ведут к непосредственному постижению «вещей, каковы они на самом деле»; и 2) это «на самом деле» не относится к картезианской изначально данной реальности. Несмотря на нашу глубоко укоренённую склонность приравнивать картезианскую объективность к реальности, крайне важно понимать, что отказ от Мифа Данности не отменяет реальность, а открывает путь для встречи с ней во всей её сложности, динамичности и таинственности. С этой точки зрения, выражение «вещи, каковы они на самом деле» ошибочно, только если оно понимается в контексте объективистской и эссенциалистской эпистемологии, а не с точки зрения сопричастных установлений реальности, свободных от эгоцентрических искажений. В конце концов, вспомним, что большинство мистических традиций предлагают не столько описания изначально данной предельной реальности, подлежащие подтверждению или фальсификации опытными данными, сколько предписания способов «бытия-и-мира», которые следует целенаправленно развивать и воплощать в жизнь. Описательные утверждения созерцательных традиций относятся, главным образом, к обычной человеческой ситуации заблуждения или отчуждения, а также к различным представлениям о себе и мире, открывающимся в ходе развёртывания каждого сотериологического пути. Но поскольку существует много возможных установлений более подлинных и более освобождённых самости и мира, быть может правильнее говорить не о «вещах, каковы они на самом деле», а о «вещах, какими они могут быть на самом деле» или даже «вещах, какими они должны быть на самом деле». В то время как выражение «вещи, какими они могут быть» остаётся более нейтральным, выражение «вещи, какими они должны быть в действительности» подчёркивает крайне важное этическое измерение созерцательного пути, например с точки зрения моральной критики эгоцентрического понимания реальности и связанного с ним образа жизни.
Какое бы выражение мы не выбирали (и все они справедливы с соответствующими оговорками), должно быть ясно, что соотнося это «на самом деле» с пониманием реальности, свободным от искажающих линз нарциссизма и поглощённости собой, мы не ограничиваем созерцательные притязания их феноменологическим измерением. Напротив, эпистемология соучастия способна объяснить — так, как не может никакая картезианская парадигма, — почему большинство традиций считают эти два измерения освобождения (феноменологическое и онтологическое) радикально взаимосвязанными.
Но как насчёт экуменического плюрализма? Важно отметить, что традиционный религиозный плюрализм возникал в рамках современного картезианско-кантианского мировоззрения. Экуменический плюрализм предполагает, что религиозные традиции ведут к разным интерпретациям, измерениям или феноменальным осознаниям единой невыразимой предельной духовной реальности. Тем самым достигается взаимная терпимость традиций, но за счёт непроизвольного обесценивания некоторых из самых фундаментальных утверждений мистицизма, в частности касающихся непосредственного характера мистического знания или того, что духовное освобождение ведёт к «вещам, как они есть на самом деле». К сходному выводу приходит Бирне (Byrne, 1995) в своём блестящем исследовании соотнесения и реализма в мистицизме: