Опять же, Уилбер полагает, что все человеческие феномены, в том числе духовные, имеют и индивидуальные (интенциональное и поведенческое), и коллективные (культурное и социальное) измерения. Поэтому объяснительные и преобразовательные цели как трансперсональных исследований, так и духовных практик должны относиться не только к самости-телу, но также к человеческим взаимоотношениям, сообществам, культурным формам и социально-политическим структурам.[9]
По словам самого Уилбера (1996а), «поскольку Дух-в-действии проявляется во всех четырёх секторах, адекватная интерпретация духовного опыта обязана учитывать все эти сектора» (с. 104).Использование Четырехсекторной Модели Уилбера в качестве инструмента для оценки субъективно-опытной точки зрения помогает увидеть один из её самых фундаментальных недостатков. Сосредоточение на индивидуальных внутренних переживаниях делает её беззащитной перед справедливым обвинением в наиболее тонком редукционизме во имя духовности — интрасубъективном редукционизме, то есть сведении духовных и трансперсональных феноменов к Верхнему Левому сектору, сфере индивидуального и внутреннего. Однако признание присутствия Духа только во внутренних глубинах индивидуальной психики не только способствует сохранению «лишённого очарования мира современности», но и вынуждает людей искать смысл и духовное постижение главным образом внутри себя, подвергая огромной перегрузке структуры человеческой субъективности, что может вести к разнообразным эксцессам и искажениям (см. Rothberg, 1993).
Несомненно, то, что Уилбер предложил современную концептуальную схему, которая расширяет наше понимание духовности за пределы чисто внутреннего и индивидуального, следует считать одним из его выдающихся достижений. В более недавнее время Уилбер (Wilber, 1998а) попытался преодолеть интрасубъективный редукционизм с помощью «расширенного эмпиризма», который распространяет понятие опыта за пределы сенсорных областей на все уровни реальности и человеческого бытия (включая духовный). Однако ясно осознавая многие недостатки субъективно-опытной точки зрения, Уилбер, судя по всему, все ещё остаётся её приверженцем. Например, как мы увидим в главе 3, его проект обоснования духовных заявлений не только изложен языком эмпиризма, но и пытается отвечать критериям достоверности знания, принятым в эмпирической науке, в частности стандартам верифицируемости и фальсифицируемости. Однако главное, что следует здесь различать — это то, что коль скоро духовность считается относящейся ко всем четырём секторам, эти критерии эмпиризма, вероятно, становятся неадекватными.
К доводам двух упомянутых авторов я бы хотел прибавить, что в большинстве традиций — таких, как Адвайта Веданта, многие школы буддизма и некоторые формы христианского монашества — необходимым предварительным условием для медитативной практики и воплощения учений в собственном опыте нередко считается длительный (обычно продолжающийся несколько лет) период скрупулёзного изучения религиозных писаний и «правильных взглядов» (см., например, Klein, 1986; McGinn, 1996а; Rambachan, 1991). Погружение в эмпирические практики без надлежащего понимания учений, как правило, считается не только преждевременным, но и потенциально чреватым проблемами. Точно так же в системе йоги Патанджали необходимой основой для практики медитации (
Все это даёт веские основания полагать, что современные западные поиски духовного опыта, обычно отделённые от серьёзных религиозных штудий и глубоких этических обязательств, могут быть в значительной степени ошибочными. Я буду доказывать, например, что как только внутренние духовные переживания отделяются от этического и традиционного контекстов, они, как правило, утрачивают своё священное и преобразующее качество и становятся просто пиковыми переживаниями — временными вознаграждениями для эго, жаждущего субъективных духовных высот, нередко ведущими к усугублению поглощённости собой и нарциссизма — прямой противоположности того, что является целью любого подлинного духовного пути.